Наезд - Владимир Спектр

Мы прибыли в Иерусалим намного раньше Казака. Еще бы, он взял какую-то подержанную «Тойоту», и наверняка (я уверен!) пытался соблюдать скоростной режим. В Иерусалиме ощущение было такое, что время остановилось, не было двух тысяч лет современной цивилизации, узкие улицы, ведущие в сумрачные провалы дворов, разномастные священнослужители в традиционных одеяниях, ремесленники и торговцы сувенирами, грязь, чад и копоть. Казалось, будто город затерян не столько в песках, сколько во времени. Толпы паломников.

Храм Гроба Господня неожиданно разочаровал. Я думал о величественнейшем сооружении, ритуальнейшем из ритуалов, священнодействии, в конце концов. Однако змеевидная очередь посетителей двигалась довольно быстро, монах на входе будничным голосом просил женщин покрыть головы. Мы купили свечи и, спустившись в маленькую каморку, где хранится сам гроб, зажгли их. Чудес не произошло, гром не прогремел, иконы не окрасились кровью, когда я вот так запросто дотронулся до святыни своей рукой. То есть той самой греховодной рукой, которая…

Впрочем, каких только неблаговидных поступков я ею ни совершал.

Из темного мрака храма мы вышли на солнечный просвет, и я ощутил, что именно в этом месте отчетливо видна тщетность разделения людей по религиозному, национальному, классовому признаку. Рядом с храмом Гроба Господня высится мечеть, с другой стороны – Великая синагога и Стена плача.

Бедные маленькие людишки, священнослужители борются за вас, разделяя путами религий, опоясывая узами запретов и табу, политики говорят о классовой ненависти, национальной неприязни. Запомните, друзья, все это чушь и сказки, как нет высших сил, кроме бога в вашем сердце, так и нет иного разделения, чем на людей умных, избранных, отмеченных печатью жизни, и на все остальное поебло, биологических роботов, специально существующих для обслуживания вышеозначенной избранной когорты. Нет более правильной идеологии, чем ментальный фашизм. Если сможешь, захочешь, добьешься, – добро пожаловать в наш чудный мир сверхлюдей, не вышло – ну, что же, прости, твое место у станка.

Я оставил своих спутников и в одиночестве прошел к Стене плача. В моей руке была записка, которую я собирался оставить там. Это мольба, просьба, заветное желание. Два слова, написанные большими печатными буквами: ДЕНЬГИ! ЛЮБОВЬ! Я бережно вложил записку в трещину между старыми камнями, прислонился лбом к нагретой иудейским солнцем стене. Я закрыл глаза. Неожиданно для самого себя я заплакал.

* * *

Новый год мы отмечали в Эйлате, куда приехали сразу после Иерусалима, предварительно сделав небольшую остановку на Мертвом море. Там было неплохо, ей богу, даже на мой придирчивый вкус. Мы разместились в фешенебельной гостинице Le Meridien. С нами соседствовали скромные израильские миллионеры и подозрительной внешности «новые русские», было много англичан, американцев и (на каком курорте их нет?) немцев. Сервис был на уровне. Немножко простовато, но в целом неплохо.

Празднование Нового года на курорте – вульгарно, не так ли? Сколько раз уже я отмечал этот праздник вдали от своей холодной родины, воруя у смуглых аборигенов немного жаркого южного солнца. Новый год всегда был моим любимым праздником. В этом, наверное, я не оригинален. Меня не отпускало предвкушение чуда. Сначала по-детски, наивно веря в Деда Мороза. Ровно в двенадцать припрется этот старик и притащит целый мешок с подарками, целую немереную кучу подарков. И среди них обязательно будут гараж на сорок машинок, винтовка – копия М16 и (я же очень старался весь год!) щенок немецкой овчарки. Чудеса сбывались, но позже, или не сбывались вообще. Винтовку я сам выписал из Neckermann'a, когда подрос. Игрушечный гараж тоже купил сам, но будучи уже совсем взрослым, не себе, а сыну. С собакой хуже. Ее не было, да, наверное, никогда и не будет. Я больше не люблю животных.

Вот как странно получается! Живет себе обыкновенный мальчик, учится в школе, играет с друзьями, посещает кружки во Дворце пионеров. Однажды задумывается и осознает, что все это не его, а чья-то чужая жизнь. Что ему не нравятся учителя. Жуткие дородные тетки в дешевых крепдешиновых платьях. Никчемные, плохо выбритые мужчины в коротких галстуках. Какие знания, какой жизненный опыт они могут передать? Я ебал в рот этот ваш опыт! Оставьте его себе. Само здание школы, стандартная блекло-рыжая постройка с коричневыми линолеумными полами в душных классах, способно вызвать приступ головной боли и тошноты. Рвотный рефлекс. Мальчик вдруг понимает, что у него нет друзей. Вместо них есть предательство и мышиная возня, шуточки за спиной и жестокость. Самая красивая и желанная девочка из класса оказывается шлюхой и конченой дурой. Он больше не знает, зачем ходить во Дворец пионеров, все эти секции кажутся низкопробной самодеятельностью. Мальчик осознает, что ему не нравятся цирк и зоопарк, отечественные боевики, усердно косящие под Голливуд, театр Наталии Сац, музыка, звучащая на школьных дискотеках, книги Катаева и Дюма, семейные праздники. О, эти ужасные семейные праздники! Куча родственников, не имеющая ничего общего между собой, кроме крови и пропыленных воспоминаний. Мужчины, надирающиеся тайком от жен. Бесконечные в своей бессмысленности женские разговоры. Настойчивый запах домашней стряпни. Розы, мокнущие в ванной, чтобы не завяли. Вместо них увядает, кажется, сама жизнь.

В детстве дни кажутся такими длинными. Часы тянутся и тянутся, время бежит удивительно медленно. С годами ощущение времени незаметно меняется. Вот сейчас время – это мой SLK. Он несется по ночному Садовому, подгоняемый вдавленной в пол педалью акселератора. Я знаю, скорость будет только расти. Главное – справиться с управлением. В старости жизнь, вся это ебаная, кипучая, полная страстей и разочарований жизнь покажется всего лишь мигом. Всего лишь крохотным мгновением. Не потому ли я стремлюсь наполнить его до краев?

Ожидание чуда. Оно, в принципе, не покидало меня, когда я стал старше. Может быть, слегка потускнело, но не исчезло полностью. Окончательно его не стало, когда я начал встречать Новый год на курортах. Не стало больше предпраздничной суеты, беготни по магазинам в поисках подарков, не надо было строить планы, куда идти в эту ночь. Все заранее известно. Торжественный ужин в ресторане твоего пятизвездочного отеля. Шоу-программа, насыщенная местным колоритом. Дружный отсчет двенадцати ударов часов. «Давайте встанем, друзья, наполним бокалы шампанским ($300 за бутылку, в стоимость ужина не входит)! С Новым годом! С Новым счастьем! Ура!» Потом общая пьянка, танцы, фейерверки. Сидишь в одиночестве за праздничным столом. Смотришь сквозь праздник усталыми глазами. «Верните меня маленького, хотя бы на полчасика или двадцать минут, я хочу веселиться искренне, по-детски, без бухла и наркоты, грязного порочного секса и насилия, просто от одного только ощущения праздника!» – хочется сказать. Интересно, кому? А на глазах – слезы.

Первые дни нового года я, неожиданно для самого себя, посвятил странно здоровому образу жизни. Загорал и плавал, катался на квадроциклах и скутерах, занимался дайвингом, ел предпочтительно морские продукты, пил не больше двух бокалов вина в день. Мои спутники, напротив, своим привычкам не изменяли. Евгений Викторович все же перестал квасить с утра, но несмотря на это ближе к вечеру утрачивал способность разговаривать. Его жена носила на своей хорошенькой, слегка мышиной мордашке печать страдалицы, мол, «вот он, мой крест». Чета Аркатовых мирно плыла потом у бассейна, изредка выползая к морю и потягивая местное недорогое водянистое пиво. Казак в целом поддерживал меня, плавал, нырял, играл в теннис, выпивая при этом против моих двух бокалов неизменные две бутылки, периодически шлифуя их вискарем. Элеонора на морском воздухе посвежела, почти мигом загорела и вызывала неподдельный интерес у мужского населения курорта. К ее же чести следует добавить, что интерес этот она игнорировала, проявляя по отношению к мужу искреннюю заботу и нежность. В один из вечеров я даже попытался поговорить об этом с Колей, но вовремя стушевался и промолчал.