Пустая - Яна Летт

– Там прищепки есть – закрой вход, теплее будет.

Я послушалась, вдруг почувствовав, что пальцы стали неуклюжими, как будто окоченевшими. Возясь с прищепками, я подумала: что, если Сорока начнет ко мне приставать? При мысли об этом меня прошиб холодный пот. Меньше всего мне хотелось ссориться с ним – куда я пойду одна, в лесу, посреди ночи? Как мне поступить, чтобы не обидеть его? Конечно, пустых никто не жалует, но до сих пор Сорока будто внимания не обращал на мою непохожесть.

Я осторожно вытянулась с краю так, чтобы не соприкасаться с ним, но Сорока, видимо, не понимавший моих терзаний, тут же накинул на меня свой ком из спальных мешков, прижался плотнее, свернулся клубком и мгновенно уснул.

А вот я долго не могла уснуть – боялась ворочаться, чтобы не разбудить его, поэтому просто лежала, глядя в темное ковровое небо, вслушивалась в ровное глубокое дыхание Сороки, чувствовала идущее от него тепло и размышляла.

Непривычно было засыпать рядом с кем-то. Я подумала, что было бы здорово подружиться с Сорокой – таким смелым и веселым, совсем не похожим на меня. Жаль, что Сорока предложил путешествовать вместе только потому, что ему что-то от меня нужно, – поразмыслив, я поняла, что иначе и быть не могло.

Придя к этому неутешительному выводу, я наконец уснула сама – мне было тепло, спокойно и ничего не снилось.

На следующее утро мы продолжили путь вместе. Позавтракали остатками сухарей с чаем, тщательно потушили костер. Сорока очень долго сворачивал свой ковер-палатку, прилаживал внутрь кулечки и крышки, привязывал скрученные спальные мешки к рюкзаку и заталкивал в него мятую одежду.

Мы шли вдоль дороги, и я с надеждой посматривала по сторонам, ища Руну, но тщетно – она пропала вместе с моими вещами. Теперь, если Прют меня не примет, я даже не смогу разбить палатку в ближайшем лесу. Придется искать гостиницу – или работу с проживанием. Захочет ли кто-то взять пустую на службу?

Несмотря на мои опасения, о вчерашнем Сорока больше не заговаривал. Рассказывал о Уондерсмине, расспрашивал о моем путешествии, делился городскими байками и сплетнями.

Он как раз дошел до животрепещущей истории о дерзком ограблении бандой Портовых Кошек – видимо, конкурентов Птиц – главного городского банка, когда в конце дороги замаячили стены Минты.

Когда-то красные, судя по пятнам проступающих из-под грязной побелки камней, теперь эти стены были где серыми, где бурыми от трудов ветра, дождя и снега. Одной стороной город лепился к горе, как будто прося о защите. Наивно – наверху ослепительно сияла застывшая снежная лавина. От нее город отделяли луга и тропы, покрытые горными соснами и стлаником, и все равно – опасное соседство.

– Хочу пополнить запасы провианта, – заявил Сорока и, остановившись, запихнул свою заплечную суму под ближайший куст. Поймав мой недоуменный взгляд, он заговорщически улыбнулся:

– Это будет только мешать. Мы потом вернемся за ним.

– Мы?

– Ну да. Или ты собралась здесь сидеть?

– Нет. – Я начала злиться. Сорока относился ко мне так, словно я была такой же, как все, но безумием было ждать этого от остальных. – Но тебе не кажется, что я могу, ну, привлечь к нам излишнее внимание?

– Конечно, кажется! – Сорока накинул на лицо капюшон куртки. – Более того, насколько я знаю Минту, ты произведешь настоящий фурор! Люди там простые, суеверные, но не злые. Никто не будет ставить тебя к столбу, не переживай. Просто выкинут из города – и дело с концом.

– Замечательно.

– Слушай, у тебя не так-то много вариантов, сестренка. – Кажется, теперь начинал злиться Сорока. – Я не прочь добраться до столицы вдвоем, но, раз уж у тебя нет ни припасов, ни денег…

– У меня есть деньги.

– …то уж предоставь думать, как действовать, мне! – Он меня почти не слушал, но я сделала еще одну попытку.

– Деньги…

– Оставь свои деньги при себе, девица в беде. – Сорока царственно махнул рукой. – Кто знает, когда пригодятся. Сегодня я угощаю – но ты пойдешь со мной и потерпишь гостеприимство Минты. По рукам?

– Ладно, – пробурчала я. – По рукам.

– Вот и отлично! Тогда пока надень капюшон. Чтобы произвести эффект, нужно хорошо выбрать время.

Я ожидала, что у городских ворот мы затеряемся в толпе, но желающих попасть в Минту было не много – да и вообще это оказался далеко не такой большой и оживленный город, каким я успела представить его по размерам на карте. Узкие каменистые улочки, храм с огромными круглыми часами, расписанными звездами и лунами. По одной из улиц, тесня нас к облупленной стене дома, прошла, меланхолично пережевывая жвачку, рыже-белая корова в ошейнике из бубенцов.

Хорошо, что Сорока был в Минте не в первый раз, – сама я ни за что не догадалась бы, какая именно из кривых улочек ведет в сторону местной торговой площади.

Чем ближе к ней мы подходили, тем больше становилось людей – женщин с корзинами в цветастых длинных юбках и мужчин, степенных, с трубками – все как один, как будто трубки здесь выдавались всем горожанам мужского пола по достижении совершеннолетия. Пахло табаком, сеном, навозом, парным молоком.

У старой колонны стоял храмовый проповедник. С виду он был не старше Сороки. Глаза его горели таким огнем истовой веры, что все от него шарахались. Бледный, всклокоченный, в своем белоснежном храмовом наряде он напоминал огромную моль. Отчаянно жестикулируя, он говорил резкими рублеными фразами, как будто своими словами хотел разрезать воздух на куски.

– Жители и гости! Славного города Минты! Сегодня мы празднуем! Годовщину сражения! Которое положило конец! Страшной войне! Слава Отпустившему! Что вселил в сердца людей жажду мира! Слава мудрому правителю, что услышал его! – Проповедник захлебнулся словами, глубоко вздохнул и продолжил – теперь немного медленнее. – Но не все, чего желает Отпустивший, сделано. Надмаги все еще среди нас! Следите! Ищите! Будьте готовы! Враги нам те, кто отринул природу человеческую…

Я ниже надвинула на глаза капюшон. Конечно, к пустым все сказанное не относилось. Пустые были людьми – и человеческую природу «отринули» не по собственной воле. Вот только мало кто хочет вникать в такие детали. С каждым шагом мне все менее уютно становилось от идеи снять капюшон, и Сорока, почувствовав это, поймал мою руку и крепко сжал:

– Не бойся, сестренка, один раз живем!

– Честно говоря, это не слишком успокаивает.

– Вспомните страшные годы войны! – Проповедник все никак не унимался. – Вспомните тех, кто по собственной воле превратил себя в оружие! Они пошли против Отпустившего – против человечности! Им нет места среди честных людей!

– По собственной воле, ага, – пробормотал Сорока, когда проповедник остался позади. Судя по тому, что из-за спины наконец перестали доноситься его вопли, он или охрип, или закончил свое выступление.