Мамина дочка - Елена Булганова

— Да что ты? — всплеснула руками Нинка. — То есть по ощущениям — первая. А де-факто — на третий десяток перевалило.

— Ты никогда мне в школе не говорила, чтобы тебе нравился какой-нибудь мальчик.

— Я стеснялась, — призналась подруга. — Они ведь на меня никакого внимания не обращали, никто и никогда. А то и хуже бывало. Вот, например, была я в школе влюблена в математика…

— В Марка?

— Да ты что?! — Нинкины щеки сделались свекольного цвета, она в ужасе замахала на меня руками. — Нет, после Марка Леонидовича у нас ведь тоже был математик-мужчина. Лет тридцати, но такой бледный, худой, сердечник. Даже наши учительницы на него не позарились. Если в классе случался какой-нибудь кипеж, он немедленно начинал глотать таблетки. Так вот, меня угораздило в него влюбиться.

— Наверное, ты его пожалела.

— Не знаю, но по ощущениям сильно походило на любовь. Так вот, каждый день после уроков я ходила провожать его до дома. Боялась, вдруг ему станет плохо по дороге. Но дома его никто не ждал, вот он и шел в наш лесопарк, бродил там, иногда даже обедал на скамеечке. А я пряталась в кустах.

— Ну так подошла бы.

— Я и подошла однажды. Как будто мы случайно пересеклись. Но ты не представляешь, как он испугался! Застыл на месте, стал задавать мне всякие вопросы: «Попова, что вы тут делаете? Как гуляете, когда ваш дом в другом конце города? Может, у вас проблемы с новой темой? Так подходите на перемене!» Я потом сообразила, что ему, наверное, в школе все уши прожужжали, что был прежде него математик, который связался с ученицей и был уволен. Так что тут ты мне, подруга, немного напортила. Пришлось в дальнейшем еще лучше прятаться в кустах.

— Нинка, я надеюсь, он не умер к концу учебного года? — вдруг заволновалась я.

— Нет, — успокоила меня Нинка. — Но куда-то перевелся. Я искала его почти целый год. Я вообще тогда только и делала, что кого-то искала.

— Ну, прости, Нинка, я уже признала, что виновата перед тобой.

— Главное, что ты все-таки нашлась, — заметила мудрая подруга. — Ты же не откажешься быть свидетельницей на моей свадьбе? Помнишь, мы об этом договаривались еще в третьем классе?

— Помню, — сказала я упавшим голосом, потому что сердце мое снова мучительно сжалось. — Только, Нинка, я сейчас не знаю, чего мне ждать от ближайшего будущего. У меня такое чувство, что с мамой все очень плохо.

— Ты что? — побелела Нинка. — Ведь операция прошла успешно.

— Дело не в этом. Меня с самого начала врач предупреждал, что операция может и не принести результата. Мне кажется, так и произошло. И теперь они тщательно скрывают это от меня. Маму я даже не спрашиваю — известный конспиратор.

— Так иди к Левитину! — почти приказала Нинка. — Немедленно иди, в больницу или к нему домой. Он же к тебе так относится! Он не станет тебя обманывать, Симочка.

— Не могу, Нинка, — призналась я, трясясь так, словно с меня содрали кожу. — Я очень боюсь. Раньше я боролась, добивалась, потому что была надежда. А если операция не помогла, это все, конец надежде, бороться больше не за что.

Нинка подошла ко мне, обняла за плечи, нежно, по-матерински заглянула в глаза:

— Все равно иди, Сима. Лучше знать правду, чем жить в постоянном страхе. А может, и нет там ничего ужасного, а ты так себя мучаешь.

Я безнадежно вздохнула:

— Ладно, Нин. Я зайду к нему завтра. Сегодня давай отметим перемены в твоей жизни. Я видела у тебя в холодильнике бутылку с каким-то пойлом.

Нинка сперва хотела отвертеться, но потом заглянула мне в лицо — и полезла в холодильник.

На следующее утро я вошла в кабинет Леонида Анатольевича. Ноги у меня подкашивались от ужаса, выпитый вечером стакан вина перекатывался от желудка к горлу и обратно. Но я знала, что не уйду отсюда, пока не узнаю всю правду.

— Что случилась, Сима? — спросил меня доктор, вскидывая на меня глаза. Он даже без очков уловил перемены в моей внешности. — Вы сегодня весьма бледны.

— Леонид Анатольевич, — пробормотала я. — Пожалуйста, скажите мне правду, как обстоят мамины дела.

Левитин отыскал на столе очки и изучал меня еще пару мгновений. Потом сказал:

— Разве это не достаточно наглядно? Ваша мама уже вовсю разгуливает по больнице.

— Но она и раньше не лежала пластом! Вы же знаете, я не об этом. Я хочу знать, дала ли операция нужный результат.

— Полагаю, так и есть.

— Но что тогда вы так старательно скрываете от меня?! — не выдержав, закричала я. — Все-таки есть что-то нехорошее, в анализах или в снимках, я не знаю!

Левитин долго и задумчиво смотрел на меня, под его взглядом я едва не лишилась чувств.

— Понимаю, — наконец произнес он. — Наши беседы с Женей вы восприняли как что-то, внушающее опасение. Уверяю вас, Симочка, это не так.

— А как?

— Помните, я сказал вам на днях, что любой мужчина хотел бы иметь такую дочь, как вы? Однако это не единственная причина, по которой я сделал вашей маме предложение.

Несколько секунд я ловила смысл его витиеватой фразы. Поймала — и вытаращила на доктора глаза.

— И это все?!

— Все, — лаконично подтвердил Левитин.

— О господи, вот оно что, а я так испугалась! — Я ощущала себя как человек, только что избавленный от смертной казни. — Я ведь думала только о ее здоровье, понимаете…

— Понимаю.

— Извините, я пойду. — Я попятилась к выходу.

Я уже почти закрыла за собой дверь, как вдруг сообразила, что забыла нечто важное. Снова заскочила в кабинет и спросила, идиотски улыбаясь:

— Простите, я не спросила: а что моя мама, согласилась?

— Нет, — все в той же телеграфной манере ответил Левитин.

Ну черт меня дернул возвращаться! Могла бы спросить и у мамы! Испытывая чрезвычайную неловкость, я стала медленно просачиваться в дверную щель, бормоча:

— Ну, это ничего, знаете, я с ней поговорю, я спрошу у нее…

В спину мне донеслось вежливое:

— Полагаю, этого делать не нужно.

Но я уже неслась прочь по коридору.

— Мама! — В палату я ворвалась злая, как волк-людоед. — Почему ты мне не сказала, что Леонид Анатольевич сделал тебе предложение?!

Мама читала книгу. И не лежала, а сидела на стуле у квадратного стола, поставленного в палату для хозяйственных нужд. Моему заявлению она в общем-то не очень удивилась, только произнесла вопрошающим голосом:

— Ну, это ведь, как мне кажется, не слишком тебя касается?

— Да, это уж точно, не касается! Но, мама, я ведь была уверена: раз вы темните, значит, с тобой что-то не в порядке.