Кайкен - Жан-Кристоф Гранже

А ее в суматохе никто и не заметил. Битых десять минут она проторчала на лужайке перед супругами, которые играли свой любимый спектакль.

Освежеванный зародыш в холодильнике. Чужак, проникший в дом. Практически неприкрытая угроза смерти. Есть причины впасть в панику, ничего не скажешь. Но ее хотя бы спросили, как она себя чувствует? Ее метастазы расползаются так же быстро? По-прежнему падают тромбоциты?

Никто не задавал ей вопросов. Потому что никто не был в курсе.

В начале болезни Сандрина убедила себя, что это ее решение — держать все в тайне. Но потом поняла, что другие не оставили ей выбора. Своим эгоизмом, своим безразличием они принудили ее к этому. Если бы они обо всем знали и не позвонили, их молчание ее бы добило…

Первую опухоль под левой грудью обнаружили в феврале во время обычного медосмотра на работе. Тогда Сандрина до конца не осознала случившееся. Последующие обследования выявили метастазы в печени и матке. Она по-прежнему не понимала, что происходит. Больной себя она не чувствовала. Когда ей ставили первую капельницу, до нее наконец дошло, что происходит. Слово «химиотерапия» — сигнал тревоги, понятный каждому. И все же единственным проявлением рака оставалось лечение. Выходит, она вылечится, даже не ощутив симптомов болезни.

Все изменилось, когда проявились побочные эффекты. Ее предупредили, что она будет испытывать усталость. Но это было совсем не то слово. Под воздействием препарата она буквально растворилась. Словно в кошмарном сне, растаяла до такой степени, что просто распалась, растеклась в лужицу апатии.

Начались приступы рвоты. Вот уже четыре месяца она при малейшем признаке тошноты глотала примперан и вогален. По словам врачей, эта боязнь провоцировала новые приступы, и так без конца. Если добавить к этому минуты, когда ее бросало в жар, можно было подумать, что она беременна.

Беременна смертью.

Затем возникли «проблемы с отправлениями», как стыдливо выражались врачи. Сандрина не знала, было ли это последствием болезни, химии или лекарств, которые она поглощала, чтобы бороться с побочными эффектами. На неделю она превращалась в Ниагарский водопад, а на следующей — в Сахару.

Мало того, она теперь так плохо переносила холод, что продукты из холодильника приходилось доставать в перчатках. Она утратила способность ощущать вкус — точнее, что бы она ни ела, ее мучил неизменный металлический привкус. Ей объяснили, в чем дело: лечение вызвало воспаление некоторых слизистых, в том числе рта, пищеварительного тракта, а также стенок влагалища. Будь в ее жизни секс, она тоже больше ничего бы не чувствовала. Жизнь приобрела зеленоватый оттенок плесени.

В другие минуты чувственный мир обрушивался на нее, накрывая с головой. Обоняние нарушалось, обретая небывалую остроту. Тогда она была способна учуять окурок в мусорном баке, духи сотрудницы в соседнем кабинете. Она по пять раз нажимала на спуск в уборной — настолько омерзителен ей был запах своей же мочи. Вонь собственного пота выводила из себя. Это состояние вызывало новые приступы рвоты, хуже прежних. Круги Дантова ада, вращавшиеся внутри ее тела…

Справа неожиданно возникла Порт-дю-Пре-Сен-Жерве. Очнувшись от мрачных мыслей, Сандрина крутанула руль. Еще несколько светофоров — и она у себя в квартале. Авеню Федерб и ее огни. Неказистое здание в жилом комплексе, шесть этажей унылой и скучной жизни, подобие муравейника, основанного на пособиях по безработице. Никаких сомнений: она у себя дома.

Парковка. Задняя дверца. Она осторожно разбудила мальчиков.

— Ну же, детки… Мы приехали.

Сандрина приподняла Хироки и прислонила к себе. Голова ребенка тяжело упала ей на плечо, ноги рефлекторно обхватили ее талию. Она заперла машину. Синдзи шел впереди нетвердым и в то же время механическим шагом — то ли разведчик, то ли лунатик.

Код домофона, свет в подъезде, лифт. Еще пара минут — и мальчики уже в ее спальне. Она устроится на раскладном диване в гостиной. Дети здесь бывали, они в привычной обстановке. Как все старые девы, Сандрина всегда готова поиграть во временную маму.

В ванной она нажала на выключатель и взглянула на себя в зеркало. В ее чертах нет ничего отталкивающего. Что же не сработало? Как она умудрилась пропустить все остановки в своей жизни? Конечная уже не за горами, а в ее существовании практически так ничего и не произошло.

Она сорвала парик и ухмыльнулась, увидев в зеркале свой заостренный череп.

10:00. Кольцевой бульвар, Порт-Майо.

Пассан за рулем своей «субару» с вопящей сиреной лавировал между машинами. Часом раньше он очнулся от страшного видения: из чрева Наоко выбирался освежеванный зародыш, а она улыбалась мужу и что-то шептала по-японски. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Душ. Кофе. Костюм. От недосыпа Пассана подташнивало. Страх не отпускал…

Фрейд говорил, что кошмар «представляет собой неприкрытое исполнение вытесненного желания».[16]Пассан считал венского психолога истинным гением, но иногда тот нес несусветную чушь. Окровавленные камни, блестящие мускулы, огромные глаза, вырывавшиеся из промежности Наоко: какое уж тут вытесненное желание.

Порт-де-Шампере.

Пассан свернул на обочину, пробираясь вдоль вереницы машин. Дома, на улице Клюзере, он оставил несколько человек, предварительно все тщательно осмотрев, затем вернулся в свою берлогу в Пюто. Наоко осталась в оскверненном жилище. За школой с сегодняшнего дня было установлено полицейское наблюдение.

Видение жены, стоящей перед воротами, вызвало во рту странный привкус. Один вопрос раскаленным гвоздем буравил нервы Пассана: любит ли он еще Наоко? Точно нет. Но у него не остается выбора, она давно стала частью его самого. Она — его семья.

Порт-де-Клиши.

Пассан был сиротой и всегда рассчитывал только на себя. Он укрепил свое тело, обогатил разум, придумал для себя правила, ограничения, ценности. Когда он встретил Наоко, ему пришлось научиться делить с ней эту твердыню. У японки был закаленный характер, но она не перестала быть хрупкой и уязвимой. Ему понадобилось время, чтобы включить ее в свою систему выживания, но постепенно они на пару образовали настоящую боевую машину.

Порт-де-Клиньянкур.

Когда родились мальчики, пришлось все начинать сначала. Снова обособленность, снова незащищенность. Он был Синдзи. Он был Хироки. Несмотря на все старания, Пассан опять стал ранимым, пугливым существом. Как все родители, отныне он жил в постоянном страхе, ночью просыпался из-за пустяка. Или его будил кошмар: Хироки упал с лестницы, Синдзи не справился с диктантом, кто-то из них рыдает за закрытой дверью, а он ничего не может поделать. Ночью он открывал глаза, потный от тревоги, видел очертания табельного оружия в кожаной кобуре и ощущал всю глубину своей беспомощности.