Человеческий крокет - Кейт Аткинсон

Автобус протрюхал дальше, по улице, где прежде жила Винни. Элайза затушила сигарету на полу, долго-долго крутила ногой, хотя сигарета давно погасла. Элайза источала недовольство, точно холодное октябрьское солнце. Прямо напротив двери Винни была автобусная остановка, и они втроем заглянули сверху в крошечный садик, всмотрелись сквозь кружевные занавески — им ничто не угрожало, Винни же на работе. Спальня прямо напротив окна автобуса, но шторы навеки задернуты — не на что здесь смотреть любопытным пассажирам второго этажа, — и никаких тайн спальня зевакам не выдала. Краснокирпичный домишко Винни — узкий, ленточная застройка, с небольшим угловатым эркером и убогим крыльцом; дом построили, когда у градостроителя истощилась фантазия и алкоголем переполнились сосуды (крепкая туша градостроителя рухнула под ударом инсульта в 1930-м).

Бр-р, передернулась Элайза, хотя не поймешь, думала она про дом или про его отсутствующую хозяйку. Про обоих, наверное. Чарльз и Изобел не любили ходить к Винни. Там пахло сыростью, моющими средствами и вареными овощами.

Вдова стояла в лавке у потертой краснометаллической кофемолки «Хобарт» и грезила о деньгах и отмене нормирования. Гордон посадил Изобел на полированный прилавок красного дерева, чтоб посмотрела, как он взвешивает чай. Чай пах темнотой и горечью, как Вдовий горячий хромированный чайник с вязаной желто-зеленой чайной бабой. Винни резала ланкашир, белый, как Вдовья кожа.

— Так-так-так, — сказала постоянная покупательница миссис Тиндейл, грузно вваливаясь в лавку, — да это же Чарльз и Изобел. — Повернулась к Вдове. — Вылитая мамочка, правда? — (И Вдова с Винни разом воздели брови, между собою безмолвно обсудив неизбежные выводы из этого наблюдения.) — Как приятно, — сказала миссис Тиндейл, — видеть счастливую молодую семью!

Элайза ни слова не ответила и исчезла в глубине лавки, а за ней на невидимом поводке ушел Гордон. Миссис Тиндейл заговорщицки склонилась над прилавком и сказала Винни:

— Взбалмошная она штучка, да?

Винни улыбнулась этак странно, с прищуром, и шепнула:

— И игривая, — будто Элайза представительница диковинного орнитологического вида.

Элайза и Гордон вернулись — у обоих лица напряженные и пустые, словно они только что поругались. Мы на пикник, но сначала вас подвезем, сказала Элайза Вдове. Та воспротивилась. Она идет обедать в «Базилику», сказала она, вся такая святоша, будто молиться собралась, будто «Базилика» — взаправду храм, а не ресторан при универмаге.

— Пикник в октябре? — жизнерадостно переспросила миссис Тиндейл, но на нее никто и не взглянул.

Элайза сняла Изобел с прилавка и принялась покусывать ей ухо. Почему, недоумевала Винни, Элайза вечно пытается отгрызть кусок от своих детей? Ах ты, вкусненькая плюшка, прошептала Элайза дочери, а Винни тем временем энергично кромсала масло, воображая, что это Элайзина голова. Лучше б она поостереглась, думала Винни, — в один прекрасный день опомнится — а детей и нету, всех съела.

Вдова между тем размышляла, что это за пикник такой — не очередная ли спонтанная Элайзина вылазка? А вдруг она опять вернется с ребенком? Или, если повезет, заплутает и вообще не вернется? Винни шмякнула кусок масла на мраморную доску — ее-то позвать на пикник никому и в голову не пришло, а? Винни, ласково промурчала Элайза, поедем с нами, хочешь? И Винни отшатнулась в ужасе: да она никуда с ними не поедет, ни за какие блага, ей просто хотелось, чтоб позвали.

— Да, поезжай, — гаркнула Вдова, — может, свежий воздух в тебя чутка жизни вдохнет.

Бедная Винни, сказала Элайза, бурля смехом.

Элайза развеселилась, хотя бы на пару минут, и все вздохнули с облегчением. Она неделями на всех кидалась. Я не в себе, сказала она и захохотала, как маньяк, но вот где я — это вопрос.

Гордон, взмахнув рукою, эффектно вывернулся из белых бакалейных пут, надел габардиновый плащ и фетровую шляпу и совсем перестал походить на бакалейщика. У него такие густые кудри — он прямо как кинозвезда. Встал в дверях и поднял руки, чтоб сыграть в «Апельсины, лимоны»,[40]сказал:

— Скоро тебя утешит палач!

И Изобел пробежала у него под руками. Чарльз разволновался и, чтоб его утешил палач, бегал три раза. Гордон как раз собрался отрубить голову и Элайзе, но она сказала — очень холодно, очень по-хампстидски — Прекрати, Гордон, — и он глянул на нее странно, щелкнул каблуками и ответил: — Jawohl, meine dame,[41]— а Винни рявкнула:

— Не смешно, Гордон, — на войне люди погибали!

Элайза засмеялась: Да ну тебя, Винни, — а Гордон развернулся к ней и сказал:

— Помолчи, Элайза, ладно?

Не понимаю, что с тобой такое, беспечно ответила она, а Гордон поглядел на нее очень пристально и ответил:

— Правда, что ли?

Когда Гордон захлопнул дверь, лавочный колокольчик на пружинистой железке громко загремел. Вдова и миссис Тиндейл стояли за дверным стеклом и махали машине, одеревенелые, как Панч и Джуди в сундуке. Едва мотор завел свое пррт-пррт-пррт, обе они повернулись друг к другу — не терпелось посудачить о поведении этой не особо счастливой молодой семьи.

— Куда двинемся? — спросил Гордон не пойми кого, руками в кожаных перчатках постукивая по рулю, словно перед ним тамбурин.

Куда угодно, ответила Элайза, закуривая. Он посмотрел на нее странно, косо, будто они только что познакомились и он не понимает, что она за человек такой.

— Может, в Боскрамский лес? — спросил он, глянув на Чарльза в зеркало заднего вида.

— Да! — воодушевился Чарльз.

Элайза что-то сказала, но Гордон, отъезжая от обочины, с шумом дал по газам, и слова Элайзы утонули в реве мотора.

Винни, по обыкновению сосланная на заднее сиденье, съеживалась, уворачиваясь от пагубы брыкающихся ног и липких рук.

— А ты что скажешь, Вин? — спросил Гордон, и та ответила:

— Что, в кои-то веки кого-то заинтересовало мое мнение? — Закурила, так своего мнения и не высказав, и исчезла в дымном облаке.

Едва Гордон завел мотор, Изобел закрыла глаза. Ей нравилось уплывать в дрему, вдыхая снотворные запахи кожаных сидений, никотина, бензина и Элайзиных духов. Когда проснулась, они еще не приехали. Элайза оглянулась через плечо и сказала: Почти прибыли. Язык у Изобел во рту был как гравий. Чарльз ковырял болячку на коленке. Все лицо в веснушках и крошечных эллиптических кратерах шрамов от ветрянки. В сигаретном дыму он шмыгал курносым носом. Гордон приятным мягким баритоном запел «На ивовой аллее мы повстречались с ней».[42]В профиль нос у него был прямой и римский, и, если смотреть, лежа на кожаном заднем сиденье, прямо воображалось, как он летит на самолете в облаках. Временами Гордон взглядывал на Элайзу, словно проверял, не испарилась ли она.