Мой суженый, мой ряженый - Татьяна Бочарова

— Ну идем. — Она кивнула.

Они вошли в метро и доехали до Парка Культуры. Отстояли очередь, взяли напрокат коньки. Женька помог Жене зашнуровать высокие ботинки.

Лед переливался под лучами прожектора. Играла музыка. Жене показалось, что она вновь стала девочкой. Так легко и беззаботно ей бывало лишь в детстве, до того момента, когда ушел отец. Сначала она скользила довольно робко, потом приноровилась и даже стала закручивать лихие пируэты. Женька на коньках держался мастерски, как на ногах. Он возил Женю за руки по льду, кружил ее, как волчок, ловко подхватывал, если она спотыкалась. Они прокатались два часа кряду и не заметили, как прошло время. В конце концов, Женя заехала в сугроб, звонко взвизгнула и упала навзничь, раскинув руки. Было не больно, а мягко. Над головой медово сияла полная луна. Женька тоже опустился рядом. Обычно бледное лицо его слегка порозовело, глаза блестели. Женя взяла его за руку.

— Я все-таки тебя люблю. Это точно.

Он наклонился к ней, она думала, чтобы поцеловать. Но он не поцеловал, а проговорил, пристально глядя ей в лицо:

— Если любишь, поехали ко мне.

— Так сразу? Неловко как-то.

— Глупости. Поехали.

— А ты с кем живешь, с родителями?

— С матерью.

— А отец? Ушел?

— Его и не было никогда, — небрежно проговорил Женька. — Идем, пожалуйста. Я тебя прошу.

Женя вдруг вспомнила, что так и не позвонила Столбовому, но теперь ей было все равно. Она нисколько не расстроилась. Потом, все потом, не сейчас. Сейчас главное — это Женька. Главное, что он зовет ее, говорит «пожалуйста», и в глазах его страсть. Та самая, что кипит внутри нее самой, прогоняя прочь остальные мысли, делая малозначительным и ненужным все, чем она жила до сих пор.

— Хорошо, поехали.

Он помог ей подняться, бережно отряхнул со всех сторон, за руку довез до павильона, усадил на лавочку, снял коньки. Женя чувствовала себя настоящей королевой. Ей вдруг пришла в голову забавная мысль.

— Женька, а вдруг мы родились в один день?

Он глянул на нее, стоя на коленях с ботинком в руке.

— Вряд ли.

— Ну все-таки. У меня день рождения семнадцатого августа. А у тебя?

— Седьмого сентября.

Женя разочарованно качнула головой.

— Чуть-чуть не совпало. И сколько тебе стукнуло? Двадцать один?

— Двадцать.

— Так ты еще и младше. — Она посмотрела на него с нежностью.

— Какое это имеет значение? — недовольно произнес Женька, поднимаясь на ноги.

— Ты прав, никакого.

Он пошел сдавать коньки. Женя осталась сидеть на лавочке, ноги с непривычки ломило, но от утренней усталости не было и следа. «Хорошо, что я выспалась», — подумала она с удовольствием.

Минут через десять Женька вернулся.

— Все, пошли.

— К тебе далеко ехать?

— Прилично.

Женя с тревогой глянула на часы. Была уже половина десятого.

— Когда ж я домой-то вернусь?

Он посмотрел на нее с недоумением.

— А зачем тебе возвращаться? Останешься у меня до утра.

Женя представила себе, как будет объясняться с матерью, и грустно улыбнулась.

— Ты чего? — встревожился Женька. — Не хочешь ехать?

— Хочу, хочу, успокойся. Просто, у меня тоже есть мать. Она не любит, когда я не ночую дома.

— А тебе не плевать, что она любит и не любит?

— Нет, — тихо и горячо проговорила Женя. — Мне ее жалко. Мы одни друг у друга. И не надо о ней в таком тоне.

— Ладно, — произнес он безразлично.

Застегнул куртку и пошел к выходу. Женя встала и на негнущихся ногах последовала за ним. В одно мгновение она словно спустилась с небес на землю. И как только уживаются в Женьке эта трогательная нежность, заботливость, с которой он минуту назад ухаживал за ней, и моментальное колючее отчуждение в случае, если их мнения расходятся?

«Мне придется всегда и во всем поддакивать ему, — думала Женя с обреченностью. — Иначе нам не сладить. Но ведь это ужасно — постоянно подлаживаться под кого-то!»

Женька на ходу обернулся.

— Женя, нам на троллейбус. Давай быстрей.

Она прибавила шагу, насколько позволяли натруженные мышцы, но этого явно оказалось недостаточно. Троллейбус уже выехал из-за поворота и плавно катил к остановке.

— Бежим. — Женька схватил ее за руку и потащил за собой.

Снова он был прежний, ласковый, опекающий, падежный. Они успели, запрыгнули на подножку. Женя увидела свободное место и поспешила сесть.

— Много остановок?

— До конечной.

— Это ты в такую даль ездишь на хор? — удивилась она.

Женька кивнул.

— А как ты вообще попал к Лосю? Меня вот Любка привела. А тебя?

— Тетя Аня.

— Это кто? — Женя непонимающе глянула на него.

— Концертмейстер. Она наша соседка.

— Анна Анатольевна?

— Ну да.

— И давно она тебя привела в хор?

— Давно, еще четыре года назад. Сказала, чем болтаться по улицам, лучше пой, тем более, что слух и голос есть.

— А ты болтался по улицам?

Он поморщился недовольно.

— Лучше об этом не распространяться — неинтересно. Ты о себе расскажи. Говорят, ты круглая отличница в своем институте?

— Верно говорят. — Женя улыбнулась.

— И чем ты занимаешься?

— В общем-то, математикой.

— Вот как. — Он кивнул и замолчал.

Жене показалось, он думает о чем-то своем.

— Жень, — тихонько позвала она.

— Что?

— А тебе нравится математика?

— Терпеть ее не могу. Равно, как и физику, и вообще все точные науки.

— А гуманитарные?

— Те еще туда-сюда.

Разговор снова не клеился. Женя стала смотреть в окно. Пейзаж постепенно становился все более серым и однообразным, мелькали типовые дома, похожие друг на друга, как близнецы, между ними белели снеговые пустоши.

— Господи, ну и занесло тебя, — невольно вырвалось у Жени. — Это же у черта на рогах.

— Потерпи, уже близко, — утешил Женька.

Троллейбус, действительно, проехал еще квартал и остановился на кольце. Немногочисленные оставшиеся пассажиры двинулись к выходу. Женькин дом находился на возвышении, к нему вела довольно крутая уличная лестница. У подъезда он достал ключ, отпер железную дверь — и пропустил Женю вперед. Под ногами валялся мусор, обрывки бумаги, апельсиновая кожура. Лифт не работал. Они поднялись пешком на пятый этаж.