Разная доля нас ожидает - Александра Черчень

Я вспомнила, как он неожиданно вскакивал и уходил, и это обижало меня почти до слез, потому что мне казалось, что вот оно, настоящее. Иное, другое, не жестокость и холод. А у него тоже, оказывается, свои демоны.

Хранитель подтянул мою сорочку, частично прикрыв наготу.

— Наш чистый лист остался в прошлом, — тихо сказала я и прикусила губу, потому что стало… опять стало обидно. Почти до слез.

— Я же сказал, — мягко, но твердо произнес Водник, — ты любишь меня, моя госпожа. Что бы ты ни говорила, как бы ни бежала. Хотя сам не понимаю за что… Ты права, и я, порой отталкивая тебя в попытках оборвать свою привязанность, был порядочным негодяем. Но, видишь ли, милая… от твоих горящих, восхищенных взглядов во мне неизменно поднималось желание сначала очень долго тебя целовать, а потом положить хоть на тот самый пол, по которому недавно валял в тренировочном поединке, и сделать все то, что в голову приходило. Потому что ты всегда так близко. — Он лизнул мочку уха, обнял за талию, рука его скользнула на бедро и властно смяла тонкую ткань. — Запах, мягкость тела, ты!

— П-п-прекрати, — заикаясь, выдохнула, не в силах активно сопротивляться, потому что стоял запрет. Но, создатель, почему же я, предательница, в глубине души была рада этому?! Была рада, что за меня все решили! Что сейчас я могу остаться и не винить себя за это. Он дал мне такую возможность. Обвинять его. Притом обещал не доводить до конца, чтобы я могла… сделать выбор сама.

— Не могу, — безнадежно признался Хранитель. — Да и не хочу. Откровенность — это такая роскошь, моя хорошая. Примерно такая же, как право называть тебя «моя». Взойдет солнце, и все закончится. Даже раньше.

Я внезапно всхлипнула и сильно прикусила губу, чтобы не дать этому повториться.

— Расскажи, — попросил Лир.

— Я его люблю, — призналась и почувствовала, как по щеке скользнула горячая капля. — Правда люблю. Он был светом в воспоминаниях, он был якорем, когда твое море топило меня в отчаянии, он был воздухом и полетом, когда это было мне нужно. А я его предаю! Предаю, понимаешь?! А знаешь, что самое страшное? Не могу иначе, Лир! Не могу! Я все еще таю от того, что ты рядом! Я все еще тебя люблю.

— Не мучайся, любимая, — вздохнул блондин. — Все решится. Мы решим… и, поверь, никто тебя не обвиняет. Думаешь, когда Евгран разворачивал эту игру, он не знал, что ты не только ему принадлежишь? И что я не пойду ко дну так просто? Поверь, он был уверен, что ты не будешь принадлежать только ему.

— А мне легче? — горько спросила я. — Или что, потом всю жизнь думать, что за меня все решил тот деспот, который оказался сильнее. Хоть обоих кидай и за третьего замуж выходи!

— Ну да, — спокойно кивнул Лирвейн. — Третий… Ему плевать на тебя, а тебе на него. Идеальный союз Императрицы. Это если твой «третий» выживет. А я таковых не знаю, уж извини. Кого не смог бы достать я… или Пламенеющий. А мы его доставать станем о-о-очень старательно, уж поверь. Кстати, знаешь, что нас удерживает от таких мер по отношению друг к другу?

— Только то, что я у вас такая неопределившаяся, — хмыкнула в ответ. — Убийства любимого не прощу даже тому, к кому также неравнодушна. Чувства сразу сгорят, и я их с радостью похороню.

— Вот видишь, какой я догадливый! — рассмеялся в ответ безопасник и медленно скользнул ладонями ниже, прижимая к себе, закидывая ногу на бедро и позволяя ощутить его желание.

— Прекрати, — коротко рыкнула, краснея и стараясь отстраниться. — И вообще, как-то не похоже, что ты с ума сходишь!

— А мне и не дадут, — хмыкнул Лир. — Вот только… знаешь, в чем опасность очень уж разумных и бесчувственных Хранителей и Стихий? Нас убивают, если мы становимся слишком рациональными и перестаем «видеть» весы и то, как колеблются чаши, на которых покоятся «цель» и «средство». Убирают наши же коллеги или покровители.

— Тогда зачем?

— Чувства сгорят сами, — хмыкнул Лирвейн. — Просто та же Ро в силах не сойти с ума. Но… существо с выжженной душой — это страшно. Мидьяр ходит по своему пепелищу десятилетиями, балансирует пока… но на его пепле цветы так и не выросли. Несмотря на то что отогреть Безумного Барда старались многие.

— Зачем Иссо сделал его Хранителем? — спросила я. — Он же был таким до того, как стал Искусником.

— Мотивы Миража знает только он сам, — улыбнулся Лирвейн. — Потому… я не буду от тебя ничего скрывать. Все равно узнаешь рано или поздно, так что пусть лучше от меня самого.

— Блестяще! — начала я. — Замечательно, и в твоем репертуаре…

Закончить гневную речь я не успела. Мне закрыли рот поцелуем, а потом… потом у меня как-то резко закончилось дыхание, и когда он наконец оторвался от моих губ, то первые секунды я даже помыслить не могла о сопротивлении. А потом… потом.

— Не думай о нем этой ночью. — Легкий поцелуй в шею, и мои глаза закрываются сами собой. — Чувствуй, вспоминай, что было тогда. — Завязки сорочки снова проигрывают ловким пальцам, и прохладный воздух касается моей груди, заставляя вершинки отвердеть еще больше, ныть… желать прикосновения. Но прикосновения нет, только дыхание, обдающее кожу, заставляющее меня невольно выгибаться в попытке стать ближе, но он только тихо смеется и… приказывает. Орвир, проклятый орвир с его властью! — Будь смелой. Помни сегодня только обо мне, дыши только мной.

И я дышала. И сходила с ума от запаха мороза и хвои, которого было отчаянно мало, так мало, что я никак не могла им насытиться. Может, потому, что Лирвейн был далеко? Надо приподняться, обнять его руками, которые снова стали свободными, погладить, уткнуться ему в ключицу, жадно вдыхая аромат его тела. Лир застонал, до боли сжимая меня в объятиях, потом взял в ладони лицо, поцеловал в закрытые глаза, что-то сбивчиво говоря. Слова доходили с трудом, я мало что понимала.

— Прости, милая. Прости, не могу иначе. Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас, но ты моя, целиком и полностью. Так, как будто его никогда и не было, так, словно между нами ничего не стоит. Да, я эгоист. Да, это подло, но я никогда не был святым, и методы мои тоже были далеки от идеальных. Не меняюсь. Да, не меняюсь, прости меня.

— С-с-сволочь, — задыхаясь выдохнула я. — Заставляешь же!

— Обманщица, — рассмеялся блондин, не переставая ласкать меня. — Я заставляю делать то, что ты сама хочешь. Если бы ты хотела меня ударить, то ударила бы. Если бы ты желала убежать, если бы тебе было плохо, то этого бы не было.

— О себе думаешь, опять только о себе!!! А как же я?! Я же буду помнить, буду знать, как же я в глаза…

— Ты много говоришь. — Мне закрыли рот поцелуем, одна рука легла на колено, потом спустилась ниже, пока не достигла подола платья. Его прикосновение обожгло. — Чувствуй! Желай! Не сопротивляйся своим желаниям.

Ярость поднялась волной, воспламеняясь огненной стихией, рассыпаясь искрами по телу, которые жгли, требовали выхода, но… оказались заперты! Я ничего не могла поделать!

— Подлец, какой же ты подлец, Лирвейн!