Бомба для графини - Марта Таро

В комнату вошла присланная Загряжской горничная и сменила родных у постели больной. Вера так и не открыла глаз. Долго лежала. Вспоминала свой сон. Каждое слово и каждый жест. Мельчайшие подробности.

От отвращения поднялась тошнота, и Вере стало совсем плохо. Да что же это такое? Её хотели убить – не просто убить, а разорвать в клочья. Один миг – и по желанию злой воли Вера перестанет существовать? Исчезнет с лица земли?.. А её планы, мечты, желания? Развеются, как дым, словно их и не было?

Нет! Кем бы он ни был, этот враг, не будет у него такой радости. Не получит он такого подарка! Гнев придал Вере сил, и она села, а потом и поднялась с постели.

Горничная заохала, запричитала, кинулась звать хозяйку, но Вера лишь отмахнулась от неё. Хватит разлёживаться! Пора подниматься и браться за дело. Скоро снег сойдёт, дороги раскиснут, надо выехать как можно быстрей. Ведь у Веры теперь так много обязанностей!

Обязанности помощника генерал-лейтенанта Чернышёва оказались в общем-то необременительными. Просто нужно было следовать за патроном и умильно заглядывать ему в глаза. У Вано Печерского даже появилось подозрение, что Чернышёв пока не знает, что ему делать с новым порученцем, но самого Вано такое положение вещей устраивало. Не знает, что делать? Да и бог с ним, лишь бы платил исправно!

Подобрал его Чернышёв в Петропавловской крепости – увёл из-под носа у самого Бенкендорфа. Хотя это как сказать. Доказательств у Вано, конечно, не было, но он не сомневался, что хитроумный немец специально подсунул его пред завидущие очи Александра Ивановича. Из тех же соображений восхвалял при каждом удобном случае. Бенкендорф поставил на зависть и не прогадал. Обманул-таки соперника. Так что теперь у Вано было два хозяина, и второй отличался от первого тем, что об этом факте даже и не подозревал.

Сегодня, в воскресенье – свой законный выходной день, Печерский провалялся в постели аж до полудня. Глаз он не открывал – не хотел видеть окружающее убожество. Крошечный холодный мезонин, снятый им у старушки-вдовы на Охте, безмерно раздражал Вано. Это было временное убежище, найденное им «до лучших времен». К счастью, они всё-таки наступили – пресловутые «лучшие времена». Значит, пора съезжать… А может, не стоит торопиться? Поднакопить денег… Да и квартирку сначала подыскать тоже не лишним будет. И всё равно оставаться здесь не хотелось. Слишком уж это было унизительно.

Может, вернуться в Демутов трактир? Это самое простое. Но только ехать туда не хотелось, такими неприятными были связанные с трактиром воспоминания. А какими ещё они могли быть в это время? Вроде и прошло-то всего ничего, а как будто бы год пролетел. Вано тогда ненавидел весь мир. Казалось, что из этой тьмы выхода не будет уже никогда.

Мерзко заныло сердце, по хребту скользнул холодок. Зря Вано начал вспоминать – как будто бы сглазил. Откуда-то изнутри полезли уже забытые боль и ненависть, а за ними вернулись и прежние мысли. Опять показалось, что воздух вокруг пронзен невидимыми клинками. Одно неосторожное движение – и напорешься на беспощадную сталь. Вано вновь очутился в номере Демутова трактира. Без денег, без надежд, без будущего. Воспоминания будто подстерегали его – и дождались: накинулись закрутили, затянули в недавнее прошлое.

Тогда Печерский жил только ненавистью, ну и жаждой мести, конечно. Он и сам не заметил, как скатился к этаким мыслям, а ведь десять лет назад даже и не подозревал, что на свете бывает такая чёрная беспощадная ненависть. Он жил в ладу с окружающим миром, и чувств сильнее раздражения для него не существовало.

Раздражала обычно мать. Та, как глупая курица, вечно лезла с советами, указаниями и нравоучениями. Но с нею Вано никогда не переходил той грани, что отделяет раздражение от злобы, пока не узнал то, что не было секретом ни для кого в доме, кроме него самого. Его мир треснул в тот миг, когда душеприказчик Печерского-старшего объявил, что покойный граф ничего не оставил ни супруге, ни Вано. Причина была проста: граф точно знал, что его жена Саломея родила младшего сына от любовника.

С тех пор Вано возненавидел собственную мать. Та стала первой в длинной череде ненавистных ему людей, а следующим там оказался её проклятый любовник – абрек Коста. Этот неотесанный дикарь был настоящим отцом Вано. Разве такое можно простить?

– Будьте вы оба прокляты, – часто повторял Вано, вспоминая мать и уже покойного Косту.

Его крах, случившийся десять лет назад, целиком лежал на их совести, а вся его дальнейшая неудачная жизнь стала следствием того ужасного скандала. К тому же Вано сглупил – развесил уши и повёлся на вдохновенные речи греческих патриотов. Размечтался о невозможном – решил стать героем их освободительной борьбы. С тех пор Вано ненавидел даже название этой страны, и сейчас, когда князья Ипсиланти заживо гнили в австрийской тюрьме, он не мог без ярости слышать их имена. Эти аристократы были настолько горды, что приняли как должное глупый порыв озлобившегося юнца. Они искренне считали, что служить им и их стране – честь для каждого. А те, к кому его послали? В Константинополе любой член тайного греческого общества «Филики этерия» считал главным себя, и приехавший от князей Ипсиланти подозрительный русский нигде не пришёлся ко двору. Сколько раз Вано давали понять, что не доверяют ему, сколько раз отказывали в крыше над головой и в деньгах, предлагая выпутываться самому. Он даже хотел вернуться в Одессу, и только случившийся как раз в это время поход Александра Ипсиланти с отрядом молодых этеристов на Яссы вновь возвёл Ивана Печерского в ранг борца за свободу Греции.

– Ваша светлость, я исполнил ваше поручение, – догнав отряд Ипсиланти, объявил Вано. – Я готов жизнь отдать за наше великое дело!

Однорукий князь обнял молодого русского, отправленного пять лет назад с секретным поручением в сердце вражеской империи. Он принял Вано, как родного брата, и целых четыре месяца граф Печерский проходил в советниках у нового властителя Придунайских княжеств. Но Ипсиланти оказались так неосторожны, что всё потеряли, а вместе с ними рухнуло и будущее Вано. Этого он им так и не простил, и не было за эти годы ни дня, чтобы он не пожелал греческим князьям самой мучительной смерти в тюрьме.

Тогда у Вано появилась сладостная привычка перебирать в памяти имена своих врагов и представлять, как они страдают, корчатся, гниют. Абрек Коста уже получил своё – его зарезала графиня Саломея. Мать всегда была отчаянной и эгоистичной. Что уж там она не поделила с любовником? Кто знает… Но, вонзив кинжал в сердце Косты, мать отомстила за унижения Вано. После убийства Саломея сбежала на Кавказ и теперь там пряталась. Вано даже иногда думал, что мать уже можно и простить – она искупила свой грех. Или не искупила? Разве можно забыть то, что она сделала с родным сыном? Двадцать лет воспитывала в богатстве, рассказывала Вано, что он – русский граф, а потом выставила на посмешище! Да разве он полез бы в столицу и вёл бы себя так нагло, если бы знал, кто на самом деле его отец? Нет, простить мать было невозможно!

Только мечты о мести и грели душу. Настоящее казалось таким же беспросветным, как свинцовые, истекающие мокрым снегом тучи над Невой. Петербург, как и десять лет назад, не принимал Вано. Как же хотелось ему вскарабкаться повыше, и хоть мизинцем зацепиться за прежнюю жизнь! Но связей не наросло, деньги растаяли, из Демутова трактира приходилось съезжать на Охту. А делать это не хотелось до тошноты: с набережной Мойки на Охту – уж очень это напоминало ему предыдущий крах.