Путь к процветанию. Новое понимание счастья и благополучия - Мартин Селигман

Обычная психология – психология жертв, отрицательных эмоций, психоза, патологии и трагедии – это падчерица Хэймаркет-сквер. Позитивная психология относится ко всему этому совершенно иначе: иногда люди действительно могут быть жертвами (пишу это на следующий день после ужасного гаитянского землетрясения, в результате которого пострадали и погибли сотни тысяч невинных), но часто сами несут ответственность за свои действия, а сделанный ими неудачный выбор определяется чертами их личности. Ответственность и свобода воли – необходимые составляющие позитивной психологии. Когда винят обстоятельства, то ответственность и воля человека сводятся к минимуму, если не исключаются вовсе. Если же, наоборот, действия определяются характером и личным выбором, то в их основе, хотя бы отчасти, лежит ответственность и свободная воля.

Это имеет непосредственное отношение к организации терапевтического вмешательства: в позитивной психологии мир можно улучшить, не только устраняя неблагоприятные обстоятельства (не то чтобы я косвенно выступал за отказ от реформ), но также выделяя и высвечивая черты личности, как хорошие, так и плохие. Награда и наказание формируют характер, а не только поведение. Благоприятные события, высокие достижения и положительные эмоции – такие же привычные объекты изучения позитивной психологии, как ужасные события, неудачи, трагедии и эмоции отрицательные. Едва только мы начинаем всерьез воспринимать позитивные события как объект изучения, то замечаем, что больше не оправдываем блестящие результаты Сэмми тем, что она хорошо питается, имеет хороших учителей или тем, что ее родители заботятся о ее обучении. Зато мы задумываемся о характере Сэмми, ее талантах и достоинствах. И наконец, люди часто, возможно, даже чаще всего движимы будущим, а не прошлым, поэтому более мощным потенциалом обладает наука, позволяющая обеспечить и оценить ожидания, планирование и сознательный выбор, нежели наука привычек, внешнего воздействия и обстоятельств. То, что мы движимы скорее будущим, чем прошлым, чрезвычайно важно и прямо противоречит наследию общественных наук и истории психологии. Тем не менее это базовая и безусловная предпосылка позитивной психологии.

Предположение Анджелы, что плохая успеваемость в школе может отчасти быть связана с чертами личности неуспевающих учеников, а не только с системой, превратившей их в жертв, показалось привлекательным и мне как приверженцу позитивной психологии, и Джону Сабини с его педагогикой, краеугольным камнем которой было воспитание индивидуалистов. Просто в этом случае речь идет о правильном типе независимых людей – с высоким интеллектуальным потенциалом и блестящим образованием, но не настолько политкорректных, чтобы отказаться проводить серьезные исследования личных достоинств успешных учеников и слабостей характера учеников неуспевающих.

Мы немедленно назначили собеседование с Анджелой. Знакомство с ней вызвало в памяти воспоминание, о котором придется рассказать. В 1970-х годах я был в Пенсильванском университете одним из двух профессоров, выступавших за проживание преподавателей на его территории: Алан Корс, который преподавал историю интеллектуального развития современной Европы, был убежден, что университетское образование на самом деле основано на интеллектуальной жизни. Но, обучая студентов, мы видели пропасть, разделявшую учебные аудитории и их реальную жизнь: они могли симулировать увлеченность на занятиях, но когда вырывались на свободу, их интересовали только вечеринки, вечеринки и еще раз вечеринки. Мы с Аланом воочию наблюдали эту «растительную жизнь» в общежитиях Принстона в начале 1960-х, но нам была ниспослана спасительная гавань: Уилсон-Лодж, столовая Принстонского университета тех лет. И по сей день, несмотря на десятилетия интеллектуальных радостей, среди них тот опыт остается лучшим переживанием в моей жизни. Крестовый поход против глубоко укоренившейся в Принстоне антиинтеллектуальной и антисемитской клубной системы тогда возглавил вдохновленный президентом университета Робертом Гоэном лидер старшего курса Дарвин Лабарт, о котором вы много узнаете в следующей главе. Вместе они и создали клуб «Уилсон-Лодж» {9}, открытый для любого студента и преподавателя. Туда вступили более сотни самых сильных студентов-интеллектуалов и сорок самых увлеченных профессоров.

Мы с Аланом верили, что система, при которой такие преподаватели живут вместе со студентами в общежитиях, стала бы противоядием от «растительной жизни» в кампусе Пенсильванского университета. И поэтому в 1976 году основали проект «Студгородки Пенсильванского университета». Первым включился Ван Пелт-колледж, возглавить его согласился лишь Алан, тогда еще бакалавр – ни один из преподавателей не был готов отказаться от семейных радостей ради жизни со 180 студентами. После своего развода, в 1980 году, я сменил Алана на посту. Не стану притворяться, что это была легкая работа, на самом деле она – единственная, которую я считаю своей неудачей. Моя профнепригодность в роли «родителя», проводящего двадцать четыре часа в сутки с молодыми людьми, стремящегося уладить бесконечные ссоры соседей по комнате, пресечь попытки самоубийства и сексуального насилия, справиться с дурацкими шутками, отсутствием личного пространства и, что хуже всего, антипатия администрации, которая относилась к преподавателям, живущим на территории кампуса не как к профессорам, а как к почасовым работникам, сделали жизнь на посту заведующего бесконечным кошмаром.

Но интеллектуальная жизнь, которая тогда возникла, стала явным прорывом, и это состояние сохранилось и по сей день. А какие были классные вечеринки! Студенты называли их «преподы жгут». В центре общего внимания на них была студентка, которую звали Лайза, она невероятно красиво танцевала. Слушали тогда рок, обычно тяжелый, с очень быстрым ритмом. Лайза как-то умудрялась делать два шага за один такт, танцуя в два раза быстрее всех остальных, с самого начала вечеринки и далеко за полночь.

Здесь мы возвращаемся к моему первому впечатлению от Анджелы Ли Дакворт: она была буквальной копией Лайзы – говорила в два раза быстрее всех, кого я знал, неутомимо и в то же время разумно.

Быстрота в научной среде одновременно и привлекает и отталкивает, она играет центральную роль в том, что, как мне кажется, и есть интеллект. Резвость ума высоко ценили и мои родители, и мои учителя. Образцами для подражания служили Дики Фримэн и Джоэл Куперман {10}, два вундеркинда, участвовавшие в радио-шоу Quiz Kids, выходившем в начале 1950-х годов. Они выпаливали ответы на вопросы в два раза раньше, чем другие участники, а вопросы были такими: «Название какого штата заканчивается на «ут»?» Знаю, потому что сам участвовал в версии конкурса на местном радио, когда был в четвертом классе, и правильно ответил на этот вопрос. А еще угадал, что «Маленьких перчиков» было пять (это старая книжная серия). Но я занял второе место, уступил Рокко Джиакомино и поэтому не попал на национальное шоу – вопрос «Кто написал “Струись, милый Эфтон”»[13]? вывел меня из игры.

Любовь родителей и учителей к быстроте была не случайной общественной условностью. Выяснилось, что связь между ней и коэффициентом умственного развития удивительно сильна. В эксперименте под названием «выбор – время реакции» испытуемые располагались перед панелью с лампочкой и двумя кнопками. Они должны были нажимать левую кнопку, когда загорается зеленый свет, и правую – когда загорается красный, причем как можно быстрее. Корреляция коэффициента умственного развития с тем, насколько быстро люди могли это делать, достигала +0,50 {11}. Однако быстрота в упражнении «выбор – скорость реакции» – не просто вопрос физической подготовки, поскольку корреляция в случае оценки «простого времени реакции» («Когда я скажу “жми”, как можно скорее жмите на кнопку») близка к нулю.