Авария, дочь мента - Юрий Коротков

– Ух-х, ведьма! – проводил он ее жадными глазами.

– Вот тебе и рысеглазка, – сказал с другой стороны уже надравшийся на халяву Рубль. – Кажется, у тебя тут будет мягкая посадка, Бегун?

– Так чо я говорю, – продолжал Потехин. – Какие, к лешему, белозерцы? Это вы, москали, в муравейнике своем вонючем друг у друга на голове сидите и на карту глядите: вон она, Сибирь – у-у! – нехожена, немерена! Не то белозерцы – может, мамонты еще есть. А вот спроси у них, – указал он на охотников, – каждый свой угол до травинки знает, до камушка – никто твоих белозерцев не видал! Когда БАМ тянули – геологи все прочесали от Олекмы до Шилки. А ты говоришь – село целое! – махнул он рукой. – Может, севернее чего есть, по Лене, по Енисею… Давай лучше еще по одной в бак зальем, чтоб мотор тарахтел, – он разлил водку по стаканам.

За столом говорили все сразу.

– Неписаной красоты соболюга! – рассказывал охотник напротив. Он уже едва двигал языком и потому больше изображал сцену в лицах. – Я скрадываю помаленечку, – потопал он цыпочками под столом. – И – на тебе! – веточка под снегом: хрусть! Он собрался – и полетел. Ах, гад, думаю, уйдет – и следом ему, влет! Подхожу, думаю: попортил шкуру-то. Подымаю, смотрю… – он замер, победоносно оглядывая слушателей.

– Ну? – крикнул Потехин.

– Ну!

– Что?

– В глаз вошло, в другой вышло!

– Брешешь! – радостно засмеялся Потехин. – Брешешь, как Троцкий! Ты в кирпич влет не попадешь!

– Я?! – тот с трудом сфокусировал взгляд на смеющемся Потехине. – Да я… На что спорим?

– А вот! – Потехин грохнул об стол пачкой денег, так что прыгнули бутылки. – Попади!

Охотник вскочил и, заплетаясь ногой об ногу, яростно бормоча что-то под нос, бросился в другую комнату за винтовкой.

– Кидай! – заорал он, дергая затвор непослушными руками.

Потехин подкинул пачку, тот поднял винтовку и выстрелил. Обертка лопнула, деньги, кружась, посыпались на пол.

– Кто стрелял? – Елизавета возникла в дверях подсобки, уперла руки в пояс. – Я предупреждала: один выстрел – и всех разгоню к едрене матери! Все стены попортили!.. А ну, убирай! – кивнула она на засыпанный деньгами пол.

– Все твое! – царственно махнул охотник.

– Убирай, я сказала! – Елизавета швырнула в него веник, и тот под общий радостный гогот покорно принялся сметать пробитые пулей деньги в кучу.

В избу тихо вошел глухонемой охотник.

– Еремей! – заорал Потехин, хватая его за руку. – Садись, братан, выпьем-закусим! Хоть раз уважь! Ну, посиди хоть с хорошими людьми, помолчи за компанию! – указал он на стол.

Тот, пряча глаза, покачал головой и пошел к прилавку.

– Отличный мужик, – кивнул ему вслед Потехин. – Одна беда – не пьет, не курит.

– А как он охотится, глухой-то? – спросил Бегун.

– Кто в тайге родился, тот кожей слышит. А что немой, так оно и лучше: все одно говорить не с кем.

Бегун пристально наблюдал, как Еремей жестами объясняется с Елизаветой, складывает в заплечную торбу пачки с солью, сахар, патроны, свечи, иглы, несколько ножовочных полотен…

– Где он живет? – толкнул он Потехина.

– Кто? – обернулся тот. – Еремей-то? К Витиму где-то, далеко.

– Один?

– Кто ж его знает. Один, наверное.

– А берет, как на роту… Часто здесь бывает?

– Осенью да вот весной.

Бегун все внимательнее приглядывался к Еремею, к его покупкам. Тот заметил, что за ним следят, стрельнул глазами через плечо, заторопился.

– На что он тебе сдался? – спросил сзади Рубль.

– Ты знаешь, а ведь он не немой, – задумчиво сказал Бегун. – Я много убогих видел по деревням. А он просто говорить не хочет. И слышать ничего не хочет, и видеть…

– Да брось, – отмахнулся Рубль и горячо зашептал на ухо: – Слушай, здесь такие бабки можно на соболе сделать! Я уже договорился…

Еремей поднял тяжелую торбу за спину и, держа в руках несколько пачек соли, двинулся к выходу. Бегун, не дослушав Леву, встал, издалека улыбаясь Елизавете, доставая из кармана деньги, шагнул к прилавку и, будто качнувшись спьяну, ударил Еремея плечом. Окаменевшие кирпичи соли повалились на пол.

– Извини, друг, – он наклонился одновременно с охотником и заметил мелькнувший у того за пазухой тяжелый бронзовый крест на сыромятной тесьме. Еремей торопливо заправил крест глубже и в упор тяжело глянул ему в глаза.

– Давай помогу. – Бегун, как ни в чем не бывало, поднял соль и первым пошел к двери. Дыша горячим паром в синих морозных сумерках, они уложили поклажу в легкие салазки, стоящие у крыльца рядом с широкими камусными лыжами, и молча вернулись в избу: Еремей лег в комнате, отвернувшись к стене, Бегун опять сел за стол.

Потехин оглушительно храпел, раскинувшись во сне, так, что откликались звоном оконные стекла. Охотники спали вповалку, не раздеваясь, на полу между кроватей валялись просыпанные из мешка деньги, пустые бутылки и дотлевшие самокрутки. Еремей бесшумно поднялся и тенью выскользнул из избы. Бегун следил за ним, не поднимая головы. Переждав время, вышел на крыльцо.

В предрассветной серой мгле охотник быстро, размашисто шагал к лесу с громадной торбой за плечами и салазками на постромках. Впереди бежала рыжая лайка, нетерпеливо оглядываясь на хозяина. Еремей увидел Бегуна на крыльце – и предостерегающе покачал головой…

Когда он скрылся из виду, Бегун закурил, зябко ежась на морозце, глядя то в медленно светающее небо, то на уходящий в тайгу лыжный след. Вернулся в душную избу, растолкал Потехина:

– Слышь, «Буран» возьму?

– Да бери чо хочешь, отвяжись только, – буркнул тот и захрапел пуще прежнего.

Лева успел надраться в дым. Бегун таскал его за уши, лил в лицо воду, пытался поставить на ноги, но колени у того подламывались, а голова безвольно падала на грудь. Бегун выволок его на крыльцо и погрузил в прицеп, накрыв лежащей там медвежьей шкурой. В прицепе уложены были охотничьи припасы, закупленные Потехиным в обратную дорогу, вдоль бортов стояли канистры. Бегун взвесил на руке одну, другую – полны под горло.

Он завел мотор, проехал по улице между спящих домов, провожаемый только ленивым собачьим лаем, и свернул в тайгу по Еремееву следу.

Он не смог бы внятно объяснить, почему кинулся в погоню за немым охотником. Им овладело томительное беспокойство, какое испытывает, наверное, охотничий пес, еще не взявший верный след, но уже почуявший рядом запах зверя. Такое случалось с ним, когда, пройдя деревню до околицы, он вдруг поворачивал назад, к ничем не примечательной избе, чувствуя, что здесь ждет удача.

Однажды это беспокойство заставило его остановиться у заброшенного храма в вологодской глуши и отпустить редкую здесь попутку. До ночи он обшаривал церковь, перерыл горы прелой картошки, сваленной перед слепым иконостасом. А когда, вконец обессилев, вышел и сел перекурить у ворот – вдруг увидел отразившуюся в мелком ручье изнанку перекинутого через канаву мостка: это была Троица сказочного мстерского письма…