Костяные часы - Дэвид Митчелл

Тут до меня доходит, что это и есть мистер Харти, с которым я разговаривала по телефону сегодня утром. У меня за спиной распахивается дверь, и какая-то тетка – перепачканный рабочий комбинезон, зеленые резиновые сапоги, на шее косынка в горошек – подталкивает меня в кабинет.

– Давай-давай, красавица, доктор тебя сейчас посмотрит. Шевелись. Новая сборщица? Ну, я так и думала.

В тесной комнатенке затхло пахнет картошкой. Письменный стол, пишущая машинка, телефон, канцелярские шкафы, плакат с надписью «Великолепная Родезия», фотографии дикой природы, а за окном виднеется остов трактора во дворе. Гэбриелу Харти за шестьдесят; лицо у него типа как морской берег в отлив, а из носа и из ушей торчат пучки волос. Не обращая на меня внимания, он говорит тетке:

– Билл Дин только что звонил, у него там вроде как накладки с транспортным графиком.

– Ну понятно, – вздыхает она. – У водителей эпидемия бубонной чумы, так что везите всю завтрашнюю клубнику в Кентербери.

– Совершенно верно. А еще он заявил, что, мол, от нас, землевладельцев, никогда помощи не дождешься. Это мы-то землевладельцы?! Банк владеет землей, а земля владеет тобой. Землевладельцы, скажет тоже. А сам, между прочим, возит свою семью отдыхать на Сейшелы или еще куда… – Мистер Харти раскуривает погасшую трубку и смотрит в окно. – Ты кто?

Я слежу за его взглядом, вижу за окном все тот же остов трактора и наконец соображаю, что он имеет в виду меня:

– Новая сборщица.

– Новая сборщица? Так нам сборщики больше не нужны.

– Мы с вами сегодня утром говорили по телефону, мистер Харти!

– Так это когда было! Чего об этом вспоминать?

– Но… – Что же делать, если он не возьмет меня на работу?

Тетка у канцелярского шкафа глядит на нас:

– Гэбриел!

– Но ведь мы уже взяли эту… как ее? Холли Бенсон-Хеджес. Она сегодня утром звонила.

– Это я, – говорю я. – Холли Ротманс, а не Бенсон-Хеджес, и… – Погоди-ка, он что, придуривается? У него такое лицо, что и не разберешь. – В общем, Холли – это я.

– Ага, значит, это ты. – Трубка в зубах мистера Харти тарахтит, как погремушка на змеином хвосте. – Ну и славно. На работу завтра ровно в шесть. Не в две минуты седьмого. Здесь в постелях не залеживаются, у нас тут не санаторий. Ну все, ступай. Мне тут еще позвонить надо.

– По воскресеньям у нас почти пусто, – говорит миссис Харти, пока мы с ней идем по двору; в ней чувствуется хорошее воспитание, не то что у мужа; странная парочка. – Большинство наших сборщиков – из Кента, по воскресеньям возвращаются домой, в комфортные условия, а студенческая братия уходит на пляж в Лейсдауне, торчат там весь день, если только не застрянут в «Гербе Шурленда». Значит, так: душ вон там, туалет чуть дальше, а это вот прачечная. Ты откуда приехала?

– Ой, да я… – К нам подскакивает Саба, восторженно нарезает круги, а я торопливо придумываю, что сказать. – Из Саутенда. В прошлом месяце сдала экзамены за курс неполной средней школы. Родители работают, и я тоже решила деньжат подкопить. Знакомая подруги здесь как-то летом работала, вот папа мне и говорит, мол, раз тебе уже шестнадцать, то поезжай…

– А ты и приехала. И что же теперь – сайонара[12] школе?

Саба вынюхивает что-то в груде старых шин.

– Будешь на аттестат доучиваться?

– Да, конечно! Если результаты экзаменов позволят.

Миссис Харти, вполне удовлетворенная моими ответами, дальше не расспрашивает и ведет меня к распахнутой двери кирпичного сарая.

– Здесь у нас парни спят. – В сарае стоят штук двадцать металлических коек, в два ряда, будто в больничной палате, только здесь стены амбарные, пол каменный и окон нет. Должно быть, на лице у меня отражается мое отношение к заманчивой перспективе проводить ночи среди орды храпящих, пердящих и дрочащих парней, потому что миссис Харти говорит: – Не волнуйся, этой весной мы тут стеночку поставили, чтобы обеспечить дамам личное пространство. – Она указывает на дальний конец амбара.

Примерно треть помещения отгорожена фанерным щитом в два человеческих роста, с проемом входа, занавешенным старой простыней. Над ним мелом накорябано «ГАРЕМ» и стрелка, указывающая на вторую надпись: «РАЗМЕР ВАЖЕН ГЭРИ МЕЧТАЙ ДАЛЬШЕ». За простыней сумрачно, как в примерочной кабинке универмага, а по обе стороны узенького прохода фанерные перегородки образуют по три каморки с такими же «дверями»; в каждой каморке стоят по две койки, над которыми с потолочной балки свисает голая электрическая лампочка. При виде всего этого папа наверняка поморщился бы и заворчал бы про законы об охране здоровья и безопасности труда, но, как по мне, здесь тепло, сухо и вполне безопасно. Вдобавок в стене амбара есть еще одна дверь, запертая изнутри на засов, так что в случае пожара легко выскочить наружу. Единственное «но»: все кровати уже заняты, на них лежат спальные мешки, рюкзаки и прочие манатки. Миссис Харти ведет меня к последней клетушке, единственной, где горит свет, стучит по дверной раме и говорит:

– Тук-тук-тук, Гвин.

– Это вы, миссис Харти? – раздается изнутри.

– Я тебе соседку привела.

В каморке на одной кровати сидит, скрестив ноги по-турецки, та самая улыбчивая валлийка в холщовых штанах и что-то пишет – то ли дневник, то ли еще что. От фляжки на полу поднимается пар, дымится сигарета, пристроенная на горлышко пустой бутылки. Гвин смотрит на меня и указывает на соседнюю кровать, мол, размещайся.

– Добро пожаловать в мою скромную обитель. Которая отныне станет нашей скромной обителью.

– Ну что ж, девочки, на этом я вас и оставлю, – говорит миссис Харти и уходит, а Гвин снова утыкается в свой дневник.

Ах вот как?! Нет, чтобы беседу поддержать, просто из вежливости. Шариковая ручка царап-царап-царап по бумаге. Наверное, сейчас Гвин пишет как раз обо мне, по-валлийски, чтобы я не смогла прочитать. Ну, раз она не собирается со мной разговаривать, так и я первой разговор заводить не стану. Швыряю спортивную сумку на койку, не обращая внимания на ехидный, как у Стеллы Йервуд, внутренний голос, дескать, Холли Сайкс гордо рванула к свободе и самостоятельности, но, как и следовало ожидать, вляпалась в дерьмо… Я заваливаюсь рядом с сумкой, потому что идти все равно некуда, да и сил нет никаких. Сбитые в кровь ноги болят, будто их как следует обработали целым набором инструментов фирмы «Блэк и Деккер». И спального мешка у меня нет.

Мяч, отбитый моим вратарем через весь стол, – шмяк! – попадает прямо в ворота студента Гэри, и ошеломленные болельщики радостно вопят. Брендан называет этот удар «особым маневром Питера Шилтона» и вечно жалуется на несправедливость, мол, я левша, и это дает мне безусловное преимущество. Пять – ноль в мою пользу, пятая победа подряд, а мы играем до победного конца.