Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

Уже поздно, джин выпит, и табак на исходе. Свет фонаря меркнет и тускнеет, москиты едят меня поедом. Но я не хочу идти спать, джентльмены, не назвав, не упомянув то основное вещество, из которого для меня состоят приключения и мечты, — море. Я не напрасно и не случайно — прошу учесть — ношу четыре золотых галуна на обшлагах. Гораздо сильнее, чем воздух, — меня никогда особенно не интересовала эта стихия, кроме «Пяти недель на воздушном шаре» и «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут», потому что мои герои никогда не витали в облаках, но обеими ногами стояли на земле или, по крайней мере, на кренящейся палубе, — вода была для меня и вызовом, и стезей, а люди с самого своего детства, проходившего на берегах и в портах, нечувствительно научались безотчетно мечтать о чем-то недостижимо далеком, о том, что обитает в душе. Я говорю здесь о себе самом — простите за очередную ссылку на опыт собственный и личный. Как ни крути, не случайно же лучший, вероятно, приключенческий роман начинается с появления юного моряка по имени Эдмон Дантес на палубе «Фараона». И не случайно роман, признанный одной из вершин мировой литературы, в мельчайших подробностях описывает охоту на кита. А прекраснейшая история для юношества рассказывает о плавании на остров сокровищ. Ибо во всех романах, связанных с морем, как нельзя четче исполняется незыблемый ритуал литературы, канон приключения, таинство жизни — тот, кто решится на опасное путешествие, через него и благодаря ему сильно продвинется в познании самого себя и мира, в котором пребывает. Подобно игроку в «гуська», достигшему тридцать шестой клетки, подобно средневековому пилигриму, прибывшему в Сантьяго, подобно удачливому алхимику, завершившему Великое Делание, герой, если выжил при встрече с кораблем-призраком, познал многое. И возвращается он совсем другим — к добру или к худу, но мир для него уже никогда не будет прежним. Теперь он знает то, что неведомо его землякам, соседям, родственникам. И вот вам мое слово, джентльмены, — я был с каждым из них: я сходил на берег вместе с Джимом Хокинсом по возвращении с острова сокровищ, делал последние шаги в Патусане вместе с Туаном Джимом, вместе с Измаилом конопатил гроб Квикега, слышал, как упрекают друг друга Ясон и Медея, видел, как д’Артаньян, допустивший казнь Миледи, закрывается своим щегольским мушкетерским плащом, разделял с Гулливером его горькую уверенность в том, что единственные разумные существа на свете — это лошади.

Возвращаюсь на палубу «Пекода» — и простите меня за то, что в действительности я только сошел с нее, — потому что на ее грот-мачте, вбитый молотком старого злодея Ахава, блещет золотой дублон — награда тому, кто первым заметит белого кита. По моему разумению, это — наилучший символ всего того, что завораживает иных людей, что заставляет их отрешиться от спокойствия и безопасности и, как было сказано в самом начале нашего разговора, грести с ножом в зубах, причем от Вечности их будет отделять лишь тонкая деревянная обшивка китобойного вельбота, а гарпунные тросы иной раз привяжут их самих к погребальной колеснице — и все это для того, чтобы пережить приключение, не дающее человеку превратиться в моллюска, затворившегося в своей раковине на дне морском. Каждый раз, как я задерживаюсь в библиотеке и ласково провожу пальцем по корешкам старых книг, привезенных издалека, мне чудится рокот прибоя и стук молотка, которым старый капитан вколачивает монету в мачту. Поглядите на нее хорошенько, говорил Ахав. И вот теперь она у меня. Если потереть рукавом, она засверкает, как золото из снов. И вот что напоследок я вам скажу, джентльмены. Я жалею людей рассудительных, людей покорных и уютных, тех, кто никогда не читал книги, заставляющие вздрагивать сердца. Жалею тех, кто не обольщался и не позволял себе увлечься красотой женщины или блеском золота, верной дружбой или приключением, обнаруженным в книге. Жалею тех, кто не уснет вечным сном со всеми пиратами, не упокоится рядом с могилой, где гниют они сами и их мечты.

Вот ей-богу, сейчас мне совершенно без разницы, что то, что это. Ну, может быть, не совершенно, но близко к этому, потому что я уже довольно давно понял всю бессмыслицу. Потому что зло неизменно побеждает, а единственный способ не начать презирать себя как соучастника — метко плюнуть ему, злу то есть, меж бровей и таким способом хоть немного испортить мирное переваривание сожранного. Это вступление — или преамбула, как сказал бы мой латинист дон Антонио Хиль — к рассказу о тунце обыкновенном, длиннопером, большеглазом, о рыбах вообще и о море в частности. В данном случае — о Средиземном. И, как я уже объявил, мне совершенно все равно — ну, или я делаю вид, будто все равно, — что рыбаки, среди которых не у всех семь пядей во лбу и совести хотя бы на грош, рыбаки, живущие одним днем и на завтра не загадывающие, усердно и успешно истребляют все, что живет и плавает под водой, и доходят в этом увлекательном занятии до того, что плакать хочется при взгляде на их улов — четыре дохлых морских карасика, дефективное головоногое существо и сбившийся с пути малек тунца.

Мне совершенно безразлично — или я делаю вид, будто это так, — что рыбаки теперь работают на этих плавучих лагерях уничтожения, организованных для тунца, который, как уверяют нас, разводится в этих клетках — ага, как же, веселися, моя Василиса! — словно иным из нас не известно доподлинно, что тунец в неволе не рождается, даже если его папа с мамой упьются в дым, а все, что сейчас творится с этой рыбкой в Средиземном море, не просто вопиющее экологическое паскудство, но и бизнес, причем небезвыгодный кое для кого, и в первую очередь — для японцев, ибо у них там тунец высоко ценится во всех смыслах слова. Я бы мог, если бы мне пришла такая охота — но она где-то задержалась, — рассказать в подробностях, как шустрят мои двоюродные братья по разуму, как выслеживают с самолетов косяки тунца, как преследуют их, как окружают, как загоняют в садки, как откармливают, а потом убивают и поставляют этим… ну, с «никонами» и «тойотами»… на суши и сашими. Я бы мог рассказать, как мы, несмотря на то что в Испании теоретически оберегают исчезающий вид тунца — у нас не выдают лицензии на отлов, мы ведь члены ЕС и всякое такое, — с замечательной ловкостью мухлюем с французскими лицензиями, как химичим и темним, как пользуемся иносказаниями, говоря о разводителях и убивателях и о соответствующей их мамаше, а министерство сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия, о котором мы в свое время тоже поговорим задушевно, безмятежно взирает на все это, руководствуясь, вероятно, чистой любовью к искусству (сдержанный смех в зале), меж тем как Главное управление торгового флота предпочитает не совать нос в это дело, экологи же, которые так любят позировать на фотографиях для простодушных олухов, в данной ситуации предпочитают не высовываться, хотя где же и высунуться-то, как не здесь, а убогие рыбаки, вместо того чтобы бойкотировать ловлю или блокировать тот или иной порт, а еще лучше — поджечь офис соответствующего учреждения, работают как проклятые за жалкие гроши на тех, кто набивает себе мошну и по-свойски снимается под ручку с разными тузами и шишками — с советниками, президентами и министрами в зеленых и розовых переливчатых галстуках, и все очень довольны, что познакомились ближе некуда.