Поколение Справедливости - Ив Престон

Стоп.

Близнецы?!

– Близнецы – Несовместимые? – пораженно выдыхаю я.

Удивительно, но эта новость вызывает у меня почти такой же шок, как и предположение о том, что Министр или Совет могли намеренно ограничить функционал модулей. Что-то не так с твоими приоритетами, Арника. Что-то не так.

– А ты разве не знала? – в свою очередь удивляется Константин. – Они не проходили Ускорение. Неужели Виктор тебе не рассказывал?

– А почему Виктор должен мне что-то рассказывать? – Мне приходится призвать на помощь всю свою невозмутимость, но Константин лишь ухмыляется, и его ухмылка какая-то неожиданно хитрая, неожиданно живая и совершенно ему не свойственная.

– Можешь даже не пытаться сделать вид, что между вами ничего не происходит. Судя по тому, что Виктор каждый раз, едва завидев меня, тут же начинает расспрашивать о твоем самочувствии… Он явно неравнодушен к тебе, это было заметно еще тогда, когда ты очнулась… – Константин обрывает фразу, всматриваясь в мое лицо. – О, так его чувства взаимны, это же замечательно!

Я прячу вспыхнувшее от смущения лицо в прохладных ладонях.

– Кажется, доктор, вы где-то успели потерять чувство такта, – бормочу я. – Эй, я ведь не стала обсуждать с вами ваше отношение к капралу Линкольн! – Я отнимаю руки от лица, чтобы возмущенно посмотреть на своего собеседника.

Константин застывает. Сейчас он выглядит пугающе неживым, словно его выключили – с его лица исчезли все краски, а взгляд, направленный в мою сторону, потерял выражение. Он как будто одновременно смотрит на меня и сквозь меня, как смотрит человек, запечатленный на фотографии, на своего наблюдателя.

Да что же опять не так, доктор?

– Это так заметно? – шепчет он, едва шевеля губами. – Что… что меня выдало?

– Ваши руки, – немного подумав, осторожно отвечаю я, наблюдая за реакцией на свои слова. – Не думаю, что Линкольн…

– Руки. Продолжай, – жестко перебивает меня Константин.

Я поняла это давно, еще когда он осматривал сломанную руку Линкольн. Рядом с ней его четкие, выверенные движения вдруг обрели непривычную мягкость и даже некоторую неуверенность – будто он боялся ненароком навредить ей.

– Вы иначе двигаетесь. Вы дорожите ею, и сильнее всего это выдают ваши руки. Разницу можно увидеть только со стороны, – говорю я в надежде хоть немного успокоить доктора, – и то, если долго наблюдать за тем, как вы работаете.

Константин прикрывает глаза; его ресницы трепещут, пока он медленно выдыхает через нос.

– Вряд ли Линкольн могла это заметить, – продолжаю я, внимательно наблюдая за лицом доктора. – Но вас пугает даже мысль о том, что она может узнать. Почему же вы так боитесь этого?

Доктор дергается от моего вопроса, как от удара.

– Лучше… лучше так, чем никак, – с трудом выговаривает он.

– А почему вы думаете, что… это из-за капрала Фарруха? – Я почти называю его Фур-Фуром и только в последний момент вспоминаю полное имя. – Доктор, вам он явно не соперник.

– Но они вместе. – Константин хмурится. – Подожди. Откуда ты знаешь про… про них?

Я пожимаю плечами.

– Относила как-то ему ужин в изолятор Справедливости. Не самый приятный тип. И, судя по тому, как он пялился на капрала Солару… – Я хмыкаю. – Не очень-то сильно он дорожит этими отношениями.

– Но они все равно вместе, – повторяет доктор, делая упор на последнем слове. – И уже очень давно.

А я вдруг вспоминаю, с каким раздражением Линкольн говорила о Фаррухе в тот день, когда в медблок доставили профайлера.

– Но она ведь не знает…

– И не узнает, – перебивая меня, резко говорит Константин. – Сменим тему?

– Вы же сами это начали. – Я скрещиваю руки на груди. – Это вы заговорили о влюбленности и о том, как хороша взаимность.

– Влюбленность… – горько усмехнувшись, проговаривает доктор, поднимая на меня взгляд. – Вот только я не влюблен. Все гораздо хуже.

Если первые недели в медблоке казались мне бесконечно тянущимися, то последние, наоборот, пролетели слишком быстро. Я поднялась на ноги, начала ходить, затем перешла к бегу – и словно само течение времени ускорилось вместе со мной.

Когда возникла необходимость увеличить нагрузку на ноги, я задумалась над тем, чтобы устраивать короткие спарринги с друзьями, когда они меня навещают. Эта идея даже пришлась по душе доктору, но все же от нее нам пришлось отказаться – на складах не осталось матов, чтобы обустроить «тренировочный зал» согласно всем требованиям техники безопасности. Впрочем, Константин все же нашел, чем меня занять.

Танцы.

О, да.

Танцы!

Я удивилась, когда доктор посоветовал заняться танцами вместо спаррингов, но куда большее удивление настигло меня, когда он выделил мне наставника – одну из своих ассистенток, Кендру.

Оказалось, что у докторской свиты за пределами медблока тоже существует своя жизнь.

Для тренировок Кендра выбрала свободное помещение недалеко от медблока, чтобы у нее была возможность быстро добраться туда, если Константину вдруг срочно понадобится ее помощь. Когда она сказала об этом, я лишь вздохнула с облегчением… мысленно, конечно же. Кендра могла предложить заниматься в уже облюбованной мною для тренировок «комнате видеонаблюдения», и тогда мне пришлось бы искать способ отговорить ее от этой идеи, не вызывая подозрений. Малодушная больше не связывалась со мной, но я не могла так рисковать. Она помогла мне, и не раз, но кто знает, что у нее на уме? Вдруг ей бы захотелось поздороваться с Кендрой или прокомментировать мой танцевальный талант?

Изначально затея с танцами показалась мне напрасной тратой времени. Как это вообще можно сравнивать с тренировками в Корпусе? Но когда доктор предложил одолжить для занятий свой музыкальный проигрыватель, я сразу же согласилась, думая лишь о том, что смогу чаще слышать музыку.

Все изменилось, когда я увидела, как танцует Кендра. Ее движения не имели ничего общего с теми неловкими перетоптываниями, которые я прежде принимала за танец. С первыми же звуками музыки невыразительная, незаметная Кендра, какой я ее знала, исчезла. Она танцевала, ведомая мелодией, но ее танец был таким… Живым, ярким, эмоциональным, завораживающим – на ум приходили только такие слова, но для описания увиденного не подходило ни одно из них, ни общая их совокупность. Слова оказались слишком бледными, и даже музыка отошла на второй план – казалось, что не она определяет движения Кендры, а, наоборот, именно танец порождает эту мелодию.

Музыка стихла, и Кендра, уже привычная Кендра, заговорила со мной. Ей пришлось окликнуть меня несколько раз, потому что я стояла, будто оглушенная, пытаясь совместить в своей голове два противоположных образа, две совершенно разных Кендры, что так быстро сменяли друг друга… «Нет», – поправила я себя. Не два разных человека, всего лишь две грани одной Кендры. Кендра не притворялась кем-то другим, не играла какую-то роль – просто прежде я смотрела лишь на одну, на самую очевидную грань, ошибочно принимая ее за целостную картину, напрочь позабыв о том, что каждый человек многогранен.