Верни мне мои легионы! - Гарри Тертлдав

— Что такое налоги? — спросил германец.

Он был на полголовы выше римского командира; на левом бедре усатого детины висел длинный, страхолюдного вида меч. Зачем, спрашивается, носить с собой меч, если ты занят уборкой урожая?

«Затем, что в этой дикой стране все делается по-дикарски», — сам себе ответил римлянин.

И этот малый не знает, что такое налоги! Что ж, он узнает, поневоле узнает! Прямо сейчас — почему бы и нет?

— Теперь ты — подданный Рима, — пояснил Кэлий.

Почему-то эта фраза прозвучала сочувственно.

— А всякий, живущий во владениях Рима, должен платить налоги. Что такое налоги? Ну, как бы тебе объяснить…

Кэлий покачал головой.

— Вы должны платить государству, чтобы оно поддерживало здесь порядок.

— Платить?

Еще одно слово, которое ничего не значило для местных жителей или почти ничего. Германцы практически не имели дела с серебром, золотом, даже с медью. Собственных денег они не чеканили, а монеты с римских монетных дворов только недавно начинали приживаться у них и были в ходу разве что среди знати. Варвары жили меновой торговлей, получая за овец ячмень, за пиво — доски, за мед — одеяла.

По указу Квинтилия Вара в этом году дозволялось взимать налоги натурой, но в будущем году германцам предписывалось платить уже звонкой монетой. По крайней мере, это облегчит участь сборщиков: им будет легко считать и нетяжело нести полученное.

Спохватившись, Калд Кэлий вернулся к действительности: что толку предаваться мечтам, если сейчас у туземцев все равно нет денег.

— Платить — это когда ты отдаешь то, что у тебя есть, и на это живет империя.

Один из старших германцев спросил о чем-то усатого варвара, говорившего на латыни. Усатый ответил невразумительной своей тарабарщиной, и пожилой туземец, зарычав, как злобный пес, потянулся к мечу.

— Скажи своему сородичу, что ему пришла в голову неудачная идея, — посоветовал Кэлий и, повернувшись, помахал стоявшим позади суровым легионерам. — Мы не хотим неприятностей, но готовы к ним.

Усатый заговорил снова. Седобородый убрал руку с рукояти меча, но ненависть в его взгляде осталась. И дикарь помоложе, который говорил на латыни, судя по всему, тоже был не в восторге.

— Ты говоришь нам — платить налоги. Ты хочешь нас ограбить.

— Нет, — возразил Кэлий.

«Да», — подумал он.

— Грабители берут все, что захотят, у всех, кто подвернется. Мы же берем с каждой деревни и усадьбы, но немного, столько, сколько положено по закону.

— Закон? Это не закон. Это грабеж, — возразил германец. — Смог бы ты взять что-нибудь из моей деревни без воинов, которые у тебя за спиной? Не смог бы. Конечно, не смог бы. Это грабеж.

— В империи сборщики налогов не водят за собой воинов, — промолвил Кэлий. — Они являются в положенное время, получают то, что причитается, и спокойно уходят.

Он почти не солгал: такое и вправду случалось. Иногда. Кое-где. Там, где два, а то и три года подряд выдавался отменный урожай. Но ведь все же бывало такое!

— Значит, мужчины в твоей империи рождаются без члена, — заявил германец.

Было забавно слышать это оскорбление на латыни и понимать, какие слова все выучивают в первую очередь. Но так или иначе, Кэлий без труда уяснил, что именно имеет в виду германец.

— Ладно, — продолжал варвар, — пусть эти твои недоделанные мужчины отдают все, что велят им отдать грабители… Но что они получают взамен этих ваших, как их там, «налогов»?

— Многое. Дороги. Бани. Суды. Воинов, которые поддерживают мир, чтобы людям не нужно было бояться, что их ограбят и убьют. Многое из того, чего они не могут сделать или обеспечить сами и чего пока нет у здешнего народа.

— Но они теряют свою свободу.

То был не вопрос, а утверждение.

Калд Кэлий пожал плечами.

— А какой прок от свободы, если ты засел в гуще леса и никто на расстоянии в десять миль не знает о твоем существовании? Империя простирается от Галлии до Сирии. Ты можешь отправиться торговать в любой из наших городов. Ты можешь стать воином и служить где угодно. У Августа уже есть телохранители-германцы.

— Собаки, — сказал варвар и сплюнул. — Я не собака. Я — волк.

— Послушай, приятель, мне все равно, собака ты, волк или пурпурный дикобраз! Так или иначе тебе придется платить. Я получил на сей счет приказ, и приказ этот будет выполнен.

— А если я не захочу платить, а захочу сразиться? — спросил германец.

Кэлий оглянулся через плечо. Германец проследил за его взглядом. Легионеры выглядели суровыми, готовыми ко всему. Кольчуга Кэлия звякнула, когда римлянин пожал плечами.

— Ты, конечно, можешь попытаться. Тебе не понравится то, чем это закончится, но попытаться ты можешь.

Германец призадумался.

Кэлий считал, что варвар прикидывает, стоит ли его уязвленная гордость резни, которую могут учинить римляне всему его клану. Скорее всего, именно об этом германец и заговорил с соплеменниками на своем гортанном языке, на повышенных тонах, сопровождая речь энергичными жестами.

Наконец дикари, видимо, пришли к общему решению, и тот, что говорил на латыни, спросил:

— Сколько ты хочешь, чтобы мы заплатили?

Вот это уже деловой разговор. Кэлий постарался скрыть свое облегчение и торжество, не желая, чтобы их заметил германец.

— С деревни такого размера, — ответил римлянин будничным тоном, — причитается две коровы или восемь овец… Или восемь денариев, если они у вас есть.

— Денариев нет, — буркнул германец с таким выражением, будто сама мысль об этом казалась ему смехотворной.

Вероятно, он и впрямь думал, что владеть денариями — дико.

— Мы даем тебе скот, ты берешь, уходишь, оставляешь нас в покое? Так?

— Именно так, — подтвердил Калд Кэлий.

Он предпочел не разъяснять, что в будущем году римляне снова явятся за налогом и еще через год — тоже. Не стоит забегать вперед. К тому же, если повезет, в следующий раз за налогом в эту деревню придет кто-нибудь другой.

Германцы вновь принялись совещаться на своем языке. Услышанное их явно не обрадовало, но этому как раз не приходилось удивляться. Кому в здравом уме нравится платить налоги? Другое дело — если не отвертеться, лучше уж отделаться сразу.

— Мы дадим тебе восемь овец, — заявил наконец усатый. — Ты заберешь их и уйдешь. Как тебя зовут?

— Калд Кэлий, — ответил римлянин. — А как зовут тебя, приятель, и почему ты хочешь знать мое имя?

— Калд Кэлий.

Германец повторил это два или три раза, словно пробуя слова на вкус и запечатлевая их в памяти.