Невский проспект - Дмитрий Вересов

Хотелось верить в лучшее, да опыт, сын ошибок трудных, не давал. В самую пору в церковь идти – помолиться, чтобы все закончилось хорошо. Воспитан был Бертран Бертранович в материалистической стране, и профессия у него была сугубо научной, связанной именно с материей – никакой лирики. А в Бога верил. И помнил хорошо, что здесь, на Литейном, стоял аж до тридцать второго года храм Сергия Радонежского. Перекрестился по привычке – украдкой и зашагал к Невскому проспекту.

Оставшись в одиночестве, Степан Леонидович выкурил сигарету. Чересчур давить на Дего было нельзя – генерал ознакомился с его досье перед вызовом. Бертран Бертранович страдал целым набором старческих болезней, которые усугублялись явным нежеланием прославленного ученого обращать на них внимание. Пять лет тому назад, после первого сердечного приступа, Бертран Бертранович отправился в санаторий под Ленинградом, но сбежал оттуда на третьи сутки. С тех пор бог, в которого верил Дего, его миловал, однако перегибать палку – значило поставить под угрозу всю операцию. Но Большой дом был выбран для встречи не без умысла. Не в Смольный же было приглашать старика, а так хорошо получилось – с намеком! Сонников глубоко вздохнул. Он допускал, что Дего мудрее его, но пока такие, как он, мудрецы отсиживаются по углам, построенное и отвоеванное с такими усилиями советское общество может исчезнуть. И погубят его не иностранные державы, не ядерная война, а собственные политики. Генерал не слишком обольщался насчет потенциальных возможностей Политбюро, здоровье Андропова оставляло желать лучшего. А кто придет за ним?

Спустя сорок дней – на двадцать дней раньше назначенного срока – подвалы бывшего Дома Советов были готовы принять гостей. Для того чтобы не нарушать привычного ритма работы института и главное – не плодить слухов, решено было ограничиться помещениями, прилегавшими непосредственно к подвалам. На время эксперимента они оказались заняты спецами Министерства внутренних дел и Минобороны. Вопросов по этому поводу у хозяев здания не возникало – достаточно было одного звонка, чтобы посетители получили право распоряжаться нижними этажами по своему разумению. Дего лично прибыл в институт, чтобы руководить расконсервацией – последние сомнения были отброшены в сторону, и спустя всего три дня на стол Сонникова легло несколько объемистых папок.

– Сумасшедший дом! – Сонников растирал виски, снова и снова перечитывая многостраничный рапорт эмиссара номер один. Рапорт номера второго, столь же объемистый, лежал рядом, дожидаясь своей очереди. Но и того, с чем Сонников успел ознакомиться, хватило, чтобы привести его в состояние, близкое к шоку.

Генерал закрыл рапорт и подумал о том, что профессор Дего не ошибся, когда предсказывал грядущее вмешательство Политбюро в исторический процесс. Другого выхода не было. Сидеть и ждать перемен – смерти подобно!

– Нет! – решительно похлопал он по рапорту. – Никогда этому не бывать, мы сумеем за себя постоять!…

Несколько секунд мучительно вспоминал – откуда эта фраза? Потом бросил – главное не форма, а содержание. Подошел к окну и долго всматривался в утреннюю дымку, словно пытаясь разглядеть за ней очертания грядущего мира, в создании которого ему предстояло сыграть едва ли не решающую роль.

Еще через десять минут, не желая тратить времени даром, он попросил ординарца вызвать Дего, чтобы ознакомить с результатами, – все это время Сонников находился в Ленинграде, несмотря на то что долг и служба давно звали в столицу. Профессор прибыл незамедлительно, почувствовав, что худшие его предчувствия начинают сбываться. Результаты, полученные в ходе эксперимента, были ему неизвестны – Сонников стал первым, кто ознакомился с рапортами сотрудников, которые с момента возвращения находились во временном карантине. Карантин был условной мерой безопасности – причиной был не столько страх перед возможными инфекциями из будущего, сколько желание ограничить распространение нежелательных слухов. Люди проверенные, но генерал счел за лучшее подстраховаться.

Сам он выглядел боевито. «Шашку ему и на коня!» – подумал Дего. Худшие его опасения начинали сбываться.

– Я категорически против! – На благородном лбу Бертрана Бертрановича от волнения даже выступили капли пота. – Я ведь уже разъяснял вам!…

– Я прекрасно помню, профессор, о чем вы говорили! – сказал генерал. – Однако информация, которую мы получили, заставила меня пересмотреть наши планы.

– Я ознакомился с результатами, – Дего потряс папкой, – и не вижу причин восклицать: гибель грозит отечеству!

– Бертран Бертранович, – вздохнул Сонников. – Здесь мы вступаем в область, в которой вам лучше было бы прислушаться к моему мнению, а не наоборот.

Дего склонил голову, изъявляя готовность слушать – у него уже был план действий, разработанный как раз на такой случай.

Поездка в Москву, к которой он подготовился тщательнее, чем Папанин к арктическому походу, по мнению Бертрана Бертрановича себя полностью оправдала. А ведь добиться аудиенции с Андроповым было ох как непросто. В кремлевских стенах Дего бывал и прежде, но теперь казалось, что какая-то неведомая сила пытается помешать этой встрече. Впору было подумать о заговоре, в котором должны были участвовать и омерзительная московская погода – в октябре пошел мокрый снег, аккурат в день прибытия Дего, и московские таксисты – машина, которую Бертран Бертранович взял у вокзала, сломалась на половине пути к гостинице. Плохая примета? Дего не был суеверен, но тут не грех было и поплевать через плечо.

Что делать в Москве, он уже знал. К генеральному пришлось пробиваться через третьих лиц, старых знакомых, которые щедро делились с профессорам слухами. Теперь Дего был в курсе, что Юрий Владимирович уже давно и тяжело болен. Знал, что генсек подключен к искусственной почке, поскольку его собственные больше не функционируют. Слышал, что после процедур очищения крови от шлаков он еле стоит на ногах. Но также ему было хорошо известно, что в отличие от инертного Леонида Ильича нынешний генсек продолжает держать в своих руках государственные дела. На это и был расчет. Возможно, правду говорили и те, кто утверждал, что Андропов, несмотря на одолевавший его недуг, не помышляет об уходе. Впрочем, и по этому поводу вспоминали Брежнева – в определенный момент тот тоже, казалось, забыл совершенно о своей болезни, продолжая строить планы на будущее, когда окружающим было уже совершенно очевидно, что дни правителя сочтены.

Бертран Бертранович до последней минуты сомневался в том, что поступает правильно. По существу, это был донос – то, до чего он никогда в своей жизни не опускался. Но сейчас слишком многое было поставлено на карту.

Секретарь провел Дего в один из многочисленных кремлевских кабинетов. На столе не было телефонов, помещение, судя по всему, давно пустовало. За окнами шел все тот же дождь. Дего сидел и ждал, когда за ним придут. Время шло, он посматривал на часы, думая о том, что каждая минута теперь на счету и что, может быть, никогда за всю историю человечества время не было так дорого, как сейчас.

– Вы хотели меня видеть?

Профессор вздрогнул. Генсек вошел почти неслышно. Бертран Бертранович растерялся, почему-то казалось, что встреча будет проходить по-другому – более официально, что ли! Генеральный пожал ему руку. Рука Андропова была сильной, а голос хорошо поставлен, но Дего было не обмануть. Перед ним был глубоко больной человек – слухи, роившиеся вокруг недугов Андропова, даже не отражали полностью всей картины. Юрий Владимирович поспешно, слишком поспешно опустился в кресло. Дего выждал несколько мгновений, прежде чем начать рассказ; речь его была краткой, одни только факты. Андропов слушал молча. О существовании коллапсера ему было хорошо известно, но известие о его недавней активации стало новостью.