Эдичка - Зоя Грэй

Потом то же самое сделала Маргарита. Но здесь все было понятно, папа станет старым и больным раньше Маргариты. Вскоре церемония завершилась, и Маргарита, теперь уже об руку с моим папой, пошла по центральному проходу назад, ее подружки последовали за ней, а я остался стоять рядом с бабушкой Варей.

Все потихоньку стали переходить в большой зал и там фотографироваться. Меня тоже несколько раз щелкали рядом с папой. Вдруг в зал ворвалась стая собак. И среди них, конечно, наш Борька. Они прыгали, визжали и пытались лизнуть в лицо всех и каждого. Видимо, специально явились поздравить молодых. Маргарита тоже завизжала как резаная, это на нее прыгнул Борька и измазал ей подол грязными лапами. Гости принялись гнать собак из зала. Собаки решили, что с ними играют, забегали по залу кругами и уронили нечаянно толстяка-фотографа. Я слышал, как мама Маргариты говорила высокому лохматому молодому человеку: так, мол, она и знала, что в этой развалине случится нечто подобное. Одна из подружек попробовала отмыть невестино платье, но только больше размазала грязь.

«Теперь уже она точно убьет Борьку», – подумал я, но в этот момент объявили, что пора садиться за стол.

Папа повел зареванную Маргариту к столу. Собаки, к тому времени изгнанные из зала, всё пытались прорвать оборону и опять броситься на гостей. И у них бы наверняка получилось, если бы мама Хью не прикрикнула на хвостатую свору, после чего они послушно разлеглись в коридоре, а потом и вовсе сгинули с глаз долой. Борькина попытка прорваться ко мне также кончилась неудачей.

Ко мне снова подошел Хью, и мы пошли с ним за детский стол.

Накрыт он был там же, где сидели за столами взрослые, в просторном рыцарском зале, который я видел раньше. На столе стояло очень большое блюдо с яйцами куропаток. Не знаю, почему их считают деликатесом. Вкус у них самый обыкновенный, бабушкины крашеные пасхальные яйца, например, много вкуснее этих. Мы всегда их ели ночью, когда приходили домой из церкви после пасхальной службы.

Кроме нас, за детским столом сидели еще четыре девчонки. Они были хоть и симпатичные, но очень противные: все четыре жеманно улыбались, обсуждали букет и платье невесты и вообще говорили о всякой ерунде. С нами они не общались; правда, Хью попробовал дернуть одну девчонку за локон, но она так противно заверещала, что он тут же оставил ее в покое.

Застолье в зале продолжалось, наверное, целую вечность. Мы с Хью успели несколько раз сбегать в парк к ослику и собакам, а взрослые все не выходили из-за столов. Говорили речи, но никто, как на русской свадьбе, не кричал «горько». Все было очень чинно. Единственный, кто напился, – Джон, хотя и папа был тоже навеселе.

Потом молодые вместе резали торт гигантских размеров, и официанты – все те же студенты – разносили его гостям на маленьких тарелочках. Мы с Хью тоже получили по куску торта, и он был просто объедение, особенно если вспомнить жаркое из оленины, которое подавали до этого. Девчонки от торта отказались, они сидели на каких-то диетах, поэтому мы съели и их порции тоже.

Начались танцы, и папа повел Маргариту танцевать. Потом танцевали все, и я видел, как Маргарита отплясывает с лохматым Саймоном, а после, уже в медленном танце, Саймон почему-то держит свою руку на ее попе.

«А-а, так это, наверное, тот самый Саймон, с которым она все время болтает по телефону», – подумал я.

Наконец объявили, что машина подана. Девицы, сопровождавшие Маргариту, почему-то выстроились в ряд, и Маргарита, повернувшись к ним спиной, бросила через голову свой букет. Мама Маргариты его поймала, и все сразу заахали, потому что по примете девушка, поймавшая букет, следующая на выданье.

Молодые сели в машину и уехали проводить свой медовый месяц. Папа даже не попрощался со мной. Я стоял и чуть не плакал. А вдруг он не прилетит из этого Занзибара и я его никогда уже не увижу. Собаки долго бежали за машиной и громко лаяли.

– Ну вот, Эдичка, – сказала по-русски бабушка Варя, – теперь у тебя началась новая жизнь.

Со дня свадьбы прошло три месяца. Моя жизнь не очень сильно изменилась с тех пор. Я ходил в ту же школу. В то же время возвращался домой. Ел вкусные обеды, приготовленные миссис Смит. Гулял с Борькой, он всегда ждал меня у наших ворот и радостно приветствовал, увидев.

Одно было плохо: в нашем доме на правах законной хозяйки жила теперь Маргарита. Хозяйкой она, конечно, была никакой, о чем не уставала повторять бабушка Варя, но с папой моим состояла в браке, и с этим уже ничего не поделаешь. Я часто говорил Борьке об этом – по-русски, чтобы Маргарита не слышала.

– Раньше надо было что-то предпринимать, Борька, – говорил я. – Подложить ей в постель лягушку или запустить в сумку паука. А еще лучше засунуть в ее сапог дохлую крысу. Уж тогда-то она точно убежала бы из нашего дома.

В ответ Борька лишь тяжело вздыхал. Он лежал рядом со мной на диване, положив голову на лапы. Весь вид его как бы говорил: «Ну что мы теперь можем поделать?»

При слове «крыса» он, правда, оживился и зарычал. Даже спрыгнул с дивана и подбежал к двери, видно, решил не откладывать дело в долгий ящик и раздобыть крысу прямо сейчас. Если учесть, что Борькина порода была выведена специально для охоты на крыс, то достать крысу для него не представляло проблемы. Он стоял у двери, вилял хвостом и всем своим видом говорил: «Скажи только слово, хозяин, я мигом».

– Знаю-знаю, что ты достанешь, но теперь это нам уже ничего не даст, нас просто накажут, вот и все. Я должен придумать, как ее выжить отсюда.

Борька склонил голову набок и внимательно посмотрел на меня, но, так и не дождавшись никаких указаний, запрыгнул на диван, опять положил голову на лапы и вновь тяжело вздохнул.

Сразу после того, как папа и Маргарита вернулись домой из своего свадебного путешествия, мне показалось, что Маргарита стала добрее и мое будущее не так уж плохо.

Она похорошела, ноги загорели и выглядели еще длиннее, белокурые волосы лежали россыпью по бронзовым от загара плечам. Глаза на загорелом лице казались просто огромными и еще более голубыми. Папа явно проигрывал на ее фоне. Загорать он не мог из-за особенностей кожи, поэтому его лицо сделалось ярко-красным, а ноги в коротких шортах представляли сплошной ожог. Добавляли карикатурности старые, стоптанные сандалии и нелепые коричневые носки. Моя мама никогда не разрешала ему так одеваться, но Маргарите, похоже, было полностью наплевать, в каком виде он ходит.

По приезде папа все время пропадал на работе, а Маргарита, наоборот, почти не вылезала из дому. Она много болтала по телефону, и как-то я случайно подслушал ее разговор с подругой по имени Дебби. Маргарита, не переставая смеяться, говорила своим низким и хриплым голосом о каком-то идиоте и чучеле. И только после того, как она упомянула его дурацкого ребенка, я понял, что речь идет обо мне и моем папе.

– Я тебе одно скажу, Дебс, – ворковала она в телефон, – ищи себе такого же старого кретина, как мой, и завязывай с учебой, к долбаной матери. Охота тебе таскаться каждый день в универ и сидеть на этих занудных лекциях? Вот я: встаю в полдень, принимаю ванну, долго завтракаю, потом курю, болтаю по телефону, потом выбираюсь в магазины – чем не жизнь? Я как вспомню универ – прямо блевать хочется.