Искусство стареть - Игорь Губерман

а многие живые так остыли,

что выпивкой уже их не согреть.

Уже в лихой загул я не ударюсь,

не кинусь в полыхание игры,

я часто говорил, что я состарюсь,

но сам себе не верил до поры.

Слежу пристрастно я и пристально —

с годами зрение острее, —

как после бурь в уютной пристани

стареют сверстники быстрее.

Есть у меня давно уверенность,

что содержанье тела в строгости

и аскетичная умеренность —

приметы лёгкой, но убогости.

Цветущею весной, поближе к маю

у памяти сижу я в кинозале,

но живо почему-то вспоминаю

лишь дур, что мне когда-то отказали.

Есть Божье снисхождение в явлении,

знакомом только старым и седым:

я думаю о светопреставлении

спокойнее, чем думал молодым.

Склеротик я, но не дебил,

я деловит и озабочен,

я помню больше, чем забыл,

хотя что помню – смутно очень.

Мотив уныло погребальный

звучит над нами тем поздней,

чем дольше в нас мотив ебальный

свистит на дудочке своей.

Когда б меня Господь спросил,

что я хочу на именины,

я у Него бы попросил

от жизни третьей половины.

Чем более растёт житейский стаж,

чем дольше мы живём на белом свете,

тем жиже в нас кипит ажиотаж

по поводу событий на планете.

Из ночи лёгкая прохлада

сошла ко мне, и в полусне

подумал я, как мало надо

уже от жизни этой мне.

Нас годы гнули и коверкали,

но строй души у нас таков,

что мы и нынче видим в зеркале

на диво прежних мудаков.

Следя, как неуклонно дни и ночи

смываются невидимой рекой,

упрямо жить без веры – тяжко очень,

поскольку нет надежды никакой.

Теперь я смирный старый мерин

и только сам себе опасен:

я даже если в чём уверен,

то с этим тоже не согласен.

Сегодня мне работать лень,

затею праздничный обед:

отмечу рюмкой первый день

оставшихся от жизни лет.

Не пожелаю и врагу

своё печальное терпение:

хочу я только, что могу,

и потому хочу всё менее.

К нам годы приходят с подарками,

и я – словно порча прилипла —

хочу кукарекать, но каркаю —

надрывно, зловеще и хрипло.

Былое живо в нашем хворосте,

ещё гуляют искры в нём,

и только старческие хворости

мешают нам играть с огнём.

Мне очень симпатичны доктора

и знаний их таинственное царство:

порой не понимают ни хера,

но смело назначают нам лекарство.

Кончается никчёмная карьера,

меняются в душе ориентиры,

мы делаемся частью интерьера

своей благоустроенной квартиры.

Про гибельную пагубу курения

врачи не устают везде писать,

и я стою на той же точке зрения,

но глупо из-за этого бросать.

Давно уже когда-то куролесили,

забросили мы это ремесло,

однако же ни ржавчины, ни плесени

ещё на нас нигде не наросло.

От помеси вранья и суесловия,

из подло сочетающихся звуков

рождаются духовные условия,

которые свихнут и наших внуков.

Никак не уловлю воспоминание

о времени, где был я дураком...

Недавно... И давно... И много ранее...

И ныне в состоянии таком.

Нет, я ни глубоко, ни далеко

смотреть не помышлял. Играл в игру.

Зато легко дышал, и жил легко,

а если даст Господь – легко умру.

Вдыхаю покоя озон,

с усилием видя и слыша,

старение – дивный сезон,

пока не поехала крыша.

В предчувствии и близости кончины,

хотя и знает каждый, что не вечен,

по-разному ведут себя мужчины,

блажен, кто наплевательски беспечен.

Раньше я не думал, если честно,

что такая это благодать,

что настолько будет интересно

гомон жизни вчуже наблюдать.

Напрасный труд, пустые хлопоты,

ненужных сведений объём —

вот наши жизненные опыты,

что детям мы передаём.

Такие случаются светлые дни,

такое души колебание,

что кажется – посланы Богом они,

чтоб легче текло прозябание.

Время сушит мыслящие стебли

на короткой жизненной дороге,

меньше я пишу теперь о ебле,

чаще начал думать я о Боге.

Когда я ночью слышу шорохи,

я не тону в предположениях:

то в отсыревшем нашем порохе

скребутся мысли о сражениях.

Увы, ничьё существование

уже никак нам не вернуть,

и нам целебно упование

на встречу позже где-нибудь.

Я сам рубил узлы в моей судьбе,

то мягко управлял собой, то строже,

всем худшим я обязан сам себе,

но лучшим я себе обязан тоже.

На кладбищах висит очарование,

несущее томительную ясность,

что жизни этой краткой дарование —

пустяшная случайная прекрасность.

Что-то вертится прямо с утра

в голове, где разгул непогоды...

Вот! Я думал о том же вчера:

наливать надо, помня про годы.

Вечер жизни полон благодати,

если есть мыслительная мельница —

и мели что хочешь, в результате

в мире ничего не переменится.

Стремясь и рвясь нетерпеливо,

победно молодость кричит,

а старость мешкает блудливо

и осмотрительно молчит.

На нас когда кидают девки взор,

уже зрачок нисколько не дрожит,

как будто непородистый Трезор

куда-то мимо них сейчас бежит.

Конечно, муки ада – не безделица,

однако, мысля здраво и серьёзно,