Абонент снова в сети - Данил Владимирович Елфимов

в физиономию Виктории, навеки застывшую в несбыточной молитве. Её тело пало поражённое сразу же после первого удара. Пала на выступающий из-под ковра линолеум, и кровь не спеша потекла из глубоких ран по изящному телу, растекаясь под ним алой лужей. Три удара – три раны – три подтверждения в вышесказанном.

Возвращался я домой уже в своём обличие. Обезумевший зверь, жаждущий убийства будто наркоман – свёрток марихуаны, умер во мне так же быстро и неожиданно, как и родился. Вновь я стал самим собой – писателем-неудачником, и прежняя мысль, что всё происходящее не имеет реальной основы, вскружила мне голову своей простотой, заманчивостью и правдоподобием. Только вдобавок я оказался носителем тяжкого греха, и картины произошедшего чётко видятся мною, отчего некий холодок пробегал по жилам. Но от чего так силён мой страх? «Боязнь прибытия полицейских», – отвечу я и, наверное, закричу от накатившегося ужаса.

Но это будет позже. Гораздо позже, ибо сейчас ничто не посещало мою голову, кроме невообразимой лёгкости духа, подобно которой доводилось мне испытывать лишь однажды, когда записная книжка Романа, представившаяся небольшим помятым от многократного использования блокнотиком с множеством исписанных различными идеями и отдельными элементами будущих произведений листков, опустился на мои черновики. Я стоял в рассеянном лунным сиянием мраке на заднем дворе, где ограда слегка покосилась к обвалившемуся берегу реки, а в руках держал копну одежды. Кровь была не замеченной мною до того момента, пока не зажёг свет в салоне «ауди». Лицо оставалось чистым, но вот джинсы и полы кофты, вероятно, забрызгались во время убийства Виктории. Хотя я прекрасно знал, что избавился бы от них даже при идеальной чистой поверхности, только бы раз и навсегда потерять воспоминания сегодняшней ночи. Чувствовал уверенность, сулившую возможность сознания осуществить её.

Рядом с ногой стояла металлическая канистра из-под бензина, пылившаяся несколько месяцев в углу гаража. Судя по легкости, бензин в ней отсутствовал, но встряхнув её, я услышал негромкое переливание жидкости из одного угла в другой. Большего количества и не требовалось.

Ночь по-прежнему казалась светлой, но с запада показались медленно текущие тучи, застилающие своей густой массой мерцающие звёзды. Не слышались раскаты грома и вспышки молний не мерцали в небе, однако во мне шевельнулось волнение. Причиной послужил не столько дождь, помешавший уничтожению улик, сколько сам факт того, что чёрное становится ещё чернее. Словно некая пустота поглощает в себя всё видимое.

«Хватит беспокоиться по сущим пустякам» – пытался я настроить себя на нужный лад, бросив скомканную одежду на землю. После открутил канистру и перевернул её верх дном. Тонкий поток вонючей жидкости выскользнул из тёмного чрева металлического сосуда на ткань.

«Осталось совсем немного. Ты обязательно сможешь дойти до конца!»

Затем я запустил руку в карман брюк, нащупал заранее приготовленный спичечный коробок, вытащил одну из оставшихся восьми спичек, чиркнул ею об специальную тёрку, и с мимолётным шипением малюсенькое пламя заплясало на спичечной головке. Такое уязвимое пред самым слабым дуновением ветра, ей отвелась финальная роль в апофеозе этой истории. Присев на корточки, и подождав пока оно достаточно насытится и дойдёт до середины, я бросил спичку. Пропитавшаяся бензином ткань ярко вспыхнула, и волна жара коснулась моего лица.

«Вот и всё… Конец».

Я чуть отстранился назад и зачаровано продолжал смотреть на огонь. Его оранжевые языки поднимались к верху, переплетались и кружились в диком танце. Почуялся горький запах дыма, вздымавшегося чёрными клубами к ночному небу. Горящая ткань обгорала, сужалась, кривилась, будто корчась от боли в предсмертной агонии, и чем дольше я наблюдал за пламенем, тем сильнее ощущал освобождение сознания от жутких образов минувшего дня, словно вместе с одеждой в костре горели и они. Сгорали и уничтожались, бесследно пропадая в глубинах памяти, где, возможно, отведено самое место. Лёгкость духа – я чувствовал её уже достаточно долго, но теперь она обрела форму неописуемого восторга и облегчения. Чувства, с которым ты наконец-то можешь расправить воображаемые крылья за своей спиной, разорвав цепи, тянувшие к земле. Эйфория в полном проявлении.

И тут в освободившейся душе мне явилось вдохновение. Сквозь извивающиеся огненные хвосты показались потерянные долгие годы картины. Вот он – тот самый полицейский, держащий в руках направленный в виновника пистолет со спокойным, вдумчивым, кажущимся лицом здорового человека. Он дарует справедливость, обмытую в крови и страданиях собственного правосудия.

Решив не терять столь удачно подвернувшийся шанс, я оставил угли за спиной и двинулся к дому, предвкушая будущие слова, ложащиеся в предложения, что образуют полноценный текст. Обернулся лишь у угла и увидел ещё не остывшие красные огоньки.

«А как же начинается та рукопись?» – неожиданно подумал я.

Воспоминание пришло ко мне гигантской, написанной жирным курсивом надписью: «Справедливость восторжествует, ибо преступник не окажется безнаказанным за своё деяние». Сердце замерло, а после ударило сильным толчком в грудь, перехватив дыхание. Меня вдруг качнуло в сторону, и если бы не оказавшаяся за спиной стена, падения на сырую траву ни удалось бы избежать.

«Нет, этого не может быть!»

Полицейский сменился образом сутулого человека в чёрной кофте и джинсах с занесённым над головой ножом с тонким лезвием.

«Просто совпадение!»

Женский крик, прерывающийся знакомым голосом: «ЭТО НЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ – КРОВАВАЯ МЕСТЬ!», от которого ноги мои подкосились, и медленно я сполз спиной по каменной стене. Футболка засучилась, и шероховатая поверхность содрала верхний слой кожи чуть ли не до лопаток. Но, шокированный внезапно открывшейся мне истиной, я не заметил чудовищной боли. Вместо этого, с нарастающим в горле криком ужаса в лице главного героя своей повести под полицейской фуражкой я увидел внезапные перемены: характерные черты сорокалетнего мужчины с неглубокими морщинами начали сползать со своих мест, преобразуясь в совершенно ином виде. Глаза полицейского широко раскрылись, показав голубую радужку вокруг зрачков, в которых не было ничего, кроме безумной ярости кровожадного зверя, почуявшего дальний запах крови раненой жертвы. Толстые, словно опухшие губы, сузились и растянулись в жутком оскале, в каковом смешалась и радость и злость. Линии на лбу почти исчезли, а на щеках образовались ямочки.

И тогда я увидел себя… Увидел так же ясно и чётко, подобно запечатлённому на фотографии человека.

«ЭТО ПРОСТО СОВПАДЕНИЕ!»

Да не было места совпадению, потому вспомнился мне первоначальный замысел повести: преступление совершается под видом благого дела, а преступник не считает себя таковым и вовсе не задумывается на счёт последствий. Полицейский совершает убийство за убийством, забирает жизни у тех, кто не достоин, по его мнению, их своими гадкими поступками и оправдывается перед самим собой, говоря,