Чужая жена - потемки - Галина Владимировна Романова

– Да, мам, я же обещал. Позвоню. Ты ешь… Пожалуйста, съешь хоть что-нибудь.

Олег сунул бумажку с телефонным номером в карман брюк, и тут же бедро его так зачесалось, будто номер тот каким-то дьявольским зельем был на листочке начертан, а не простой шариковой ручкой.

Вот позвонит он ей – и что скажет? Привет, милая? Когда-то он мог так, теперь нет, у него не выйдет. Да и виделись уже очень давно, отвыкли друг от друга. С какой стати Женька вступила в сговор с его матерью? Может, она вляпалась во что-то и ей помощь требуется? Может, ей адвоката не на что нанять? Он же краем уха слышал…

Ну, хорошо, не краем уха! Специально наводил справки после ее последнего развода. Судиться она собирается или уже начала этот процесс, со своим очередным бывшим, из-за имущества. Может, тем и интерес ее к его персоне вызван? Думает, он ей адвоката порекомендует, а то и оплатит. Или она считает, что Рыков из-за нее на должностное преступление пойдет и на ее бывшего надавит?

Нет уж, Женечка. Не дождетесь!

– Ну, а вообще-то кроме зятя убитого у тебя есть еще какие-то подозреваемые, имеются версии? – долетел вдруг до его ушей озабоченный голос матери.

– Что? – Он невольно вздрогнул и уронил кусок помидора с вилки, и она зависла в его руке, в воздухе, на пару минут. – Ах, ты об этом! Да ты знаешь… Наверное, нет. У этого зятя, мне кажется, кто-то появился. Вот он и поспешил от тестя с тещей избавиться. Акции его фирмы были записаны на тестя, с оформлением договора пожизненной ренты.

– Ага! – подхватила мать задумчиво и снова полезла за сигаретами. Олег не стал противиться – она с обедом своим уже благополучно справилась. – Стало быть, меркантильный интерес у него есть…

– Еще какой! Фирма хоть и небольшая, но с солидным, стабильным доходом. Захочется разве все это потерять? А если у него появилась любовница, значит, жену куда-то надо девать. А как это сделать, если тесть руку на пульсе его личных доходов держит?

– А что за жена у этого Ковригина? Курица?

Ему почудились ревнивые нотки в вопросе матери, понятно, почему.

– Нет, не курица, – усмехнулся он догадливо. – Нормальная вполне, умная женщина. Раздавлена горем.

– Конечно, – подхватила мать с сочувствием и с такой же ревнивой интонацией спросила: – Красивая?

– Кто?

– Не придуривайся, Олег! – Мать хлопнула свободной от сигареты рукой по столу. – Я про Ковригину спрашиваю! Красивая?

– Красивая, милая, светлая и нежная, – перечислил он сразу все ее достоинства, потому что мать все равно вытащила бы из него все по слову, он только время потерял бы на препирательства.

– И она, вижу, тебе понравилась? – неодобрительно отметила мать и поспешила занавеситься от него дымом.

– Понравилась, не понравилась… Какое это имеет значение? Она же замужем!

Он пожал плечами. И перевел взгляд на оконный проем. Ариша всегда оставляла раздвинутые шторы на окнах. Мешали ей даже тонкие тюлевые занавески. Она комкала их, сворачивала жгутом, пристраивала где-нибудь на форточке или за трубой отопительной системы. Мать ворчала, но не сердилась на нее за эту странность.

– Ей все равно это самой стирать и гладить. Пусть делает, как хочет, – равнодушно реагировала она на ядовитые замечания соседок.

Сейчас тюлевая занавеска закрывала половину окна справа, и летний солнечный день делился как бы пополам. Слева – все ярко, зелено, опрятно. Справа – тускло, измято, в ядовито-оранжевых подпалинах странного рисунка на шторе. Права Ариша, что сдвигает все в сторону. Что за нужда – красть у самой себя красоту яркого полудня?

– Замужем, да… – мать задумалась, правда, ненадолго. Тряхнула сигаретой, избавляясь от рыхлого пепельного «наконечника». – А не потому ли у тебя лишь один подозреваемый по этому делу, Олежа, что жена этого парня тебе приглянулась, а?

– Ну, мама!!!

Он нервно заерзал на стуле и принялся отодвигать от себя тарелки с недоеденной курицей, картошкой и салатом. Надо было сворачивать разговор, пока дело не зашло слишком далеко. С него на сегодня достаточно одной уступки. Он позвонит Женечке, хотя ему неприятно было думать об этом уже сейчас. Но позволить матери подозревать его в подобной грязи он не может.

Да, Ковригина хороша, ну и что? Но она, может, слишком хороша для него. Он хотя и не делал попыток, но уверенности никакой в том, что она примет его приглашение хотя бы погулять вместе, у него нет. Никакой. К тому же сажать ее мужа, чтобы освободить место рядом с ней, он не станет. Он всегда был человеком справедливым, честным и ответственным. Останется таким и сейчас, хотя этот Ковригин и кажется ему весьма скользким и неприятным типом.

– Что – мама, что – мама? – отозвалась мать беззлобно, повертела в пальцах хрустальную пепельницу, тряхнула сигаретой над ней. – Больше всего я боюсь, что ты наделаешь ошибок в жизни.

– Этого боятся все матери, – примирительно улыбнулся ей Олег.

– Я – больше всех! – возразила она с печальным вздохом. – Ты ведь у меня такой… Такой ранимый, такой уязвимый…

– И в чем же моя уязвимость, ма?

Рыков удивленно заморгал. Он вообще-то считал себя достаточно защищенным. Хорошо зная людей, прекрасно чувствуя их природу, он считал себя защищенным от проявлений низости со стороны некоторых человеческих особей.

– В том, что ты слишком хорошо разбираешься в людях, дорогой, – мать поглядела на дверь, громко позвала: – Ариша! Ариша, милая, подавай-ка чай… Ты слишком хорошо разбираешься в людях, Олежек. Это тебе насколько помогает, настолько же и вредит.

– Почему?

– Потому что ты… ты можешь оказаться обреченным на одиночество, милый, – мать покосилась на него поверх очков, и в ясных ее глазах отчетливо сверкнули слезы печали. – У тебя нет друзей.

– И что?

Он равнодушно подергал плечами. Не было у него необходимости в дружбе с кем-либо. Совсем не было! То ли он не мог дружить с людьми, потому что постоянно бывал занят. И занятость эта служила прочной, верной страховкой от рыбалок, охот, бань и всего прочего. То ли его с трудом терпели. Считали заносчивостью его молчаливую сдержанность, а нежелание напиваться и снимать чужих женщин – физическим недугом. Им неинтересно было с ним. Ему – с ними. Не было у него нужды в друзьях.

– У тебя нет женщины, – мягко напомнила мать. – Это плохо.

– У меня есть главная женщина – это ты. Еще есть Ариша, – та как раз вошла в кухню и, проходя мимо, поцеловала его в макушку с благодарственной улыбкой.

– Мы не вечные, дорогой. Вот Женечка могла бы…

– Мама!!! – взвыл Олег и полез из-за стола, в сердцах швырнув салфетку с коленей на стул. – Ну нельзя ведь всегда об одном и том же, нельзя! Я обещал, я позвоню ей!

– И что скажешь?

– О господи!

Олег метнулся в коридор, быстро нашел свою сумку. Пригладил перед зеркалом редеющие волосы. Снял с вешалки ветровку, перебросил ее через руку. И вошел в кухню с прощальной улыбкой, должной прекратить все их споры о его личной жизни.