Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих

Хозяек было двое: старуха лет шестидесяти с иссеченным морщинами лицом и натруженными руками со взбухшими венами и ее внучка, только входящая в девичью пору, ее шерстяная кофта и длинная юбка толстого сукна, как будто перешитая из солдатской шинели, еще ждали своего наполнения. Звали их одинаково. Старую хозяйку все, следуя примеру фон Клеффеля, стали именовали фрау Клаудией, а девчонку кликали, как и бабка, — Клавкой.

Встретили они их радушно, насколько вообще можно быть радушным при виде пятнадцати грязных, вонючих, плохо выбритых, увешанных снаряжением и оружием мужчин, ввалившихся на ночь глядя в ваш дом. Накормили молоком, по кружке на брата, напоили горячим чаем из высушенного липового цвету и ягод шиповника, от пуза, спать уложили. Вернее, освободили им дальнюю комнату, где солдаты разложили на полу спальные мешки и завалились спать вповалку, в чем были. Сами же хозяйки, прихватив перины, убрались на печь, на которой под самым потолком была глубокая ниша, аккурат на двоих. Как они там на-под перинами спали, уму непостижимо, Юрген из любопытства заглянул как-то раз туда и чуть не задохнулся от жара.

Зато на следующий день жар им пришелся весьма кстати. Поутру фрау Клаудия поманила рукой Ганса Брейтгаупта, крестьянским чутьем безошибочно выделив его из других, и увела его куда-то на зады подворья. Там была банька, рубленная из осиновых бревен, в баньке — печка с выходящим наружу дымоходом, на печке — груда округлых камней с голову ребенка и покрытый ржавчиной металлический бак, размером с тех, что используют на полевых кухнях. Ганс на удивление быстро во всем разобрался, лишь одного не мог взять в толк — зачем на краю полки лежит столько веников, да еще старых, с побуревшими листьями. Он взял один веник, чисто подмел пол бани, потом использовал его для растопки печи.

К трем пополудни Ганс истопил баню. Они блаженно сидели, засунув сбитые ноги в корыто с горячей водой, рьяно терлись мочалками сами и терли ими спины друзей, скребли головы, обливались водой из котелков, зачерпывая ее по чуть-чуть, беззлобно подшучивали над Вайнхольдом (глаза-то не таращи, не про тебя прибор!) и Кинцелем (сзади не подходи!). Полки поднимались тремя уступами. Юрген показал Красавчику на верхнюю: давай туда! Вскоре к ним присоединился Ули Шпигель.

— По-моему, я первый раз после Африки по-настоящему согрелся, — сказал он через какое-то время.

На средней полке растянулся во весь рост фон Клеффель:

— И я погрею старые кости!

Тихо скрипнула и чуть приоткрылась входная дверь, в нее быстро проскользнула старуха и тут же плотно притворила ее за собой.

— Ну как вы тут? — сказала она, прошлась, нисколько не смущаясь, взглядом по обнаженным мужчинам, недоуменно пожала плечами, увидев стопку нетронутых веников. — Не холодно? — спросила она.

— Ja, ja, danke schon,[13]— раздалось в ответ.

Юрген не стал разъяснять им ошибку и посмеивался про себя, догадываясь о дальнейшем развитии событий. Макс Зальм, как интеллигентный человек, вскочил, чтобы поблагодарить хозяйку, и тут же плюхнулся назад, прикрыв пах руками.

— Да я сама, сидите, — сказал старуха.

Она вытащила из кармана кофты какой-то пузырек, по виду аптекарский, открутила крышку, положила ее в карман, потом взяла с полки ковшик, зачерпнула из бака воды, накапала в нее жидкости из пузырька, приподняла ковшик — и щедро плеснула воду на каменку.

Как ни был внутренне готов к этому Юрген, но и у него зашлось дыхание от горячего пара, обжегшего кожу и легкие. Красавчик со Шпигелем, истошно визжа, кубарем скатились вниз. Фон Клеффеля подбросило на полке, он сел, распрямив спину, как на плацу, но тут его голову окатил новый клуб пара — и он упал ничком назад на полку. Из сидевших снизу некоторые вскочили, больше от неожиданности, но, глотнув пара, с выпученными глазами завалились вниз. Другие остались сидеть, пригвожденные к полке сильным запахом, распространяющимся по парной. Запах был какой-то медицинский.

— Отравила, старая ведьма! — закричал Диц.

— И смылась! — подхватил Кинцель.

Старухи действительно не было видно. Лишь на низкой табуретке возле печки лежали ковшик и пузырек Курт Кнауф вскочил и всем телом обрушился на дверь. Дверь не подалась.

— Заперла! — крикнул Курт и, разбежавшись, вновь врезался в дверь.

— Она внутрь открывается, — сказал Юрген, к тому времени сползший вниз.

Курт, не веря, потянул дверь на себя, она приоткрылась, он потянул сильнее и распахнул настежь.

— Закрой дверь, бегемот, холоду напустишь! — крикнул Ули Шпигель.

— Можжевельник, — сказал Ганс.

— Тмин, — дополнил Лаковски.

— Ох, хорошо, — выдохнул Зальм, весь покрытый бисеринами пота.

— Теперь я знаю, что чувствует вошь в вошебойке, — сказал Красавчик.

— Или миссионер в котле людоеда, — сказал Ули Шпигель и пояснил: — У некоторых диких племен в Африке бытует мнение, что миссионер получается вкуснее, если его опустить в котел заживо.

— Рядовой Вольф, — раздался голос фон Клеффеля, — извольте плеснуть воды на камни. Но не переборщите!

— Есть! — бодро ответил Юрген, хватая ковшик. — Прикажете добавить эссенции, герр подполковник?

— Непременно! Такое ощущение, как будто в шнапсе выкупался. Помолодел на десять лет.

— Обращаю ваше внимание, господа, что русские, при всем их варварстве и повсеместной грязи, необычайно чистоплотны, — вещал фон Клеффель чуть позже, — если вы успели заметить, почти на каждом дворе в этой деревне имеется баня. Такого количества бань я не встречал ни в одной стране Европы, разве что в некоторых районах Польши. Я имею в виду, господа, что я во всей Франции, к примеру, не встречал такого количества бань, как в этой деревне.

Вечером они познакомились еще с одним потогонным русским изобретением — чаем из самовара. Но до этого был ужин. На полевую кухню добровольно отправились Бебе с Кинцелем, принесли ведро роскошной каши — рис, мясо, чернослив. И доппаек на неделю — килограмм сахару и по стограммовой плитке шоколаду, вывалили все на стол. Фрау Клаудиа сахару чрезвычайно обрадовалась, принялась что-то показывать руками, это можно было понять так, что сахара она очень давно не видела, а можно было и как-то иначе. Клавка от предложенного шоколаду долго отнекивалась, мотая головой, потом съела кусочек и поклонилась в пояс. Потом распрямилась и посмотрела на бабку. Та лишь слегка повела глазами, как девушка сразу принялась собирать грязные котелки, ложки, кружки, отнесла их в угол, к простенькому умывальнику. Утром, когда они встали, вся посуда была вымыта.

На несколько недель изба стала их домом — местом, куда они с радостью возвращались после тяжелого трудового дня.

— Кто-нибудь мечтал при призыве, чтобы его направили в строительную часть? — спросил при одном таком возвращении фон Клеффель.