Черный мел - Кристофер Дж. Эйтс

Она отключается.

* * *

XXV(iv).Я все еще держу перед собой зеркальце. Смотрю на свое виноватое отражение, на длинные спутанные волосы и дикую жесткую бороду. Где-то должны быть ножницы, бритва. Ну, пожалуйста, найдитесь!

В кухонных шкафчиках нет ничего подходящего, даже острого ножа. Кожа под бородой чешется, и я скребу ее, хочу вырвать бороду с корнем. Снова дразню себя своим отражением, а потом хлопаю зеркальцем о рабочий стол.

Когда-то у меня было лицо, которое можно было целовать. Блэр любила обхватывать мое лицо ладонями и щекотать скулы губами. Потом ее губы медленно скользили вниз и утыкались в крыло носа… Представляю себе Блэр, понимаю, как мне ее не хватает.

Мы жили в Верхнем Ист-Сайде, недалеко от самых богатых кварталов. Мы часто ходили в театр Метрополитен-опера, ужинали там, а потом оплакивали смерть мадам Баттерфляй, Кармен или Виолетты. Мы были знакомы с известными галеристами и богатыми наследницами. Летом отдыхали с ними в Хэмптоне. Нас начали приглашать на крупные благотворительные мероприятия: гала-концерты, аукционы. Отец Блэр хорошо к нам относился, а я к нему и к ней — плохо. Я не сволочь по натуре и не относился к ней плохо нарочно. Нет, я просто часто куда-то пропадал, исчезал в одной из своих черных дыр.

Наконец лопнуло терпение даже у такой тактичной и умной женщины, как Блэр. Когда она предложила развестись, я сразу согласился и сказал, что прекрасно ее понимаю. Я пытался скрыть от нее боль от предстоящей потери, уйти одному в пустыню. Не хватало еще, чтобы Блэр винила себя за мою бестолковую жизнь без нее. Во время разрыва отношений я относился к ней бережно, пожалуй, гораздо лучше, чем раньше.

После развода я остался с небольшой суммой наличных и чемоданом с настольными играми. И вот четыре года назад я переехал сюда, в Ист-Виллидж, где квартиры дешевле и где, как я надеялся, меня никто не найдет. Без Блэр я за год опустился на дно, мучимый одиночеством и страхом неизбежного — конца Игры. Вскоре квартира стала моей тюрьмой. Но и это было неплохо, такое тюремное заточение вполне сносно. А ведь я заслуживаю только одного — наказания.

XXV(v).Ни ножниц, ни бритвы, ни кухонных ножей. Ничего.

Интересно, что я себе вообразил, когда решил не иметь в доме никаких острых предметов?

XXVI(i).В период выполнения первого задания Чад открыл для себя кое-что почти приятное. Например, один раз ему пришлось целую неделю ходить в одной перчатке, как Майкл Джексон. Задача становилась легче день ото дня, и, как заметил Чад, не все смотрели на него с откровенным презрением. Ему даже казалось: кое-кто его одобряет. Одобряет не суть выбора, а факт хоть какого-то выбора, заявки о себе. В другой раз ему три дня подряд следовало говорить о себе в третьем лице: «Пожалуйста, дайте Чаду куриный салат», «Чад здесь на годичной стажировке», «Дориан, Чад приносит тебе свои соболезнования»… Конечно, некоторые задания оказывались довольно неприятными и немного унизительными. Но он со всеми справился. И с каждым новым заданием Чад все больше и больше учился выживать в тисках смущения. Он постепенно закалялся.

В отличие от него, Джек выполнял каждое задание с большим старанием. Кульминацией, пожалуй, стало исполнение брейк-данса на лужайке заднего двора. Он крутился, вертелся и кувыркался с совершенно непроницаемым видом, хотя по условиям задания вынужден был надеть большие наколенники и налокотники. Собравшиеся зрители скоро начали аплодировать ему. Он исполнял задание самозабвенно и с мрачным видом, а потом ушел, не кивнув и не поклонившись зрителям, он должен был притвориться, что просто занимается любимым делом. Его провожали овацией. В тот вечер в баре одна поклонница угостила его пивом.

Джолион тоже выполнял свои задания как ни в чем не бывало. Однажды ему пришлось произнести речь экспромтом на улице, стоя на перевернутом ящике для молочных бутылок. Тему речи от него скрывали до последней минуты, так что времени на подготовку у Джолиона не было. И все же его выступление «История города Оксфорда» имело большой успех. Его обступили туристы. И хотя девять десятых всего, о чем Джолион говорил, он выдумал, но излагал псевдонаучные факты очень убедительно, никто не усомнился ни в едином слове. Некоторые американские туристы даже совали Джолиону деньги. Он собрал сорок или пятьдесят фунтов.

В другой раз ему пришлось пойти на похороны незнакомого человека. Он произвел сильное впечатление на плакальщиков, и его пригласили на поминки, хотя перед приглашением он честно признался, что не был знаком с усопшим. Он пробыл на поминках несколько часов, упился шотландским виски, по возвращении рассказал несколько историй о родственниках и знакомых покойного.

Дэ труднее всего пришлось по заданию записаться в команду игры в блошки. Ее смущали не сами блошки, а то, что она якобы по собственному желанию проводит время с людьми, которые играют в блошки, — с математиками, инженерами, христианами, которые носят поверх белых рубашек темно-синие джемперы с V-образным вырезом или твидовые юбки и блузки.

Ну а Эмилия постоянно была на грани провала. Если остальные участники ухитрялись вытягивать из корзины почти необременительные для них задания, удача как будто все время отворачивалась от Эмилии. Задания, как нарочно, толкали ее на нарушение приличий, против чего восставала ее врожденная порядочность. Правда, вначале все «последствия» задумывались как смешные, курьезные. Одно особенно унизительное для Эмилии задание придумал Джек. Она должна была три раза нарисовать граффити на стене в каком-нибудь общественном месте — существо, которому Джек дал кличку «Восьмичлен». У восьмичлена было тело осьминога, но каждое из восьми щупальцев имело форму пениса. По условиям задания Эмилию должны были три раза застукать за изображением восьмичлена. Однажды вечером группа девочек увидела, как она рисует розовым несмываемым фломастером многочисленные фаллосы над раковинами в туалете рядом с баром. В тот раз выполнение задание Эмилией подтвердила Дэ — она спряталась в туалетной кабинке и выглядывала из приоткрытой двери. Затем Эмилия изобразила огромного восьмичлена на стене общежития третьекурсников, и ее засекли несколько студентов. В третий раз Эмилии пришлось спасаться бегством: какая-то старуха увидела рисунок восьмичлена на автобусной остановке и стала громко звать полицию. Эмилия бегом вернулась в Питт, вся красная от стыда. Она потом еще несколько дней боялась, что ее арестуют. И хотя другие игроки ее уверяли, что полиция не разменивается на граффитчиков и не расклеивает повсюду плакаты с их фотографиями, какое-то время Эмилия, покидая кампус, надевала широкополую шляпу, а нос и подбородок заматывала шарфом.

Марк изо всех сил притворялся невозмутимым, но внутри его что-то копилось, нарастало. После каждого розыгрыша на его долю неизменно выпадало по крайней мере одно испытание, но чаще два или даже три. Кубик был против него, и карты в руках часто оказывались слабыми. Остальные подмечали, как после очередного испытания ему все труднее было казаться безмятежным. Один раз ему пришлось в конце лекции задать лектору вопросы, обличавшие крайнее невежество того. Целую неделю он ужинал в столовой при помощи красивых лакированных палочек (однажды ему пришлось съесть, насколько возможно, палочками суп). Болеть за команду Питта по регби, натянув на себя форму и подпрыгивая на кромке поля, как будто надеясь, что его возьмут в игру (надо сказать, Марк весил шестьдесят три с половиной килограмма и был типичным хиляком-физиком). По другому заданию он должен был появиться на публике в розовой набедренной повязке поверх джинсов. Хотя, конечно, это было смешно… Тогда еще никого не волновали мысли о будущем. Никто не задумывался, что до конца Игры им придется подвергать друг друга все более и более унизительным испытаниям. И что не все задания будут так легко сходить им с рук.