Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Саввича выразил, что нет той жертвы, которой Его Величество не принес бы для истинного блага родины». И в ответ на другую телеграмму: «Чтобы не загромождать Ставку противоречивыми сведениями, сообщаю только достоверно выяснившееся, и в этом отношении прошу мне оказать доверие, что ничего важного не пропущу сообщить. По поводу Манифеста не последовало еще указания главнокомандующего, потому что вторичная беседа с Государем обстановку видоизменила, и приезд депутатов заставляет быть осторожным с выпуском Манифеста. Необходимо лишь подготовиться к скорейшему выпуску его, если потребуется. Вернее думать, что Государь Император проследует из Пскова в Царское Село, но окончательное решение будет принято только после выяснения результатов приезда Гучкова и Шульгина»[2320].

В 19.40 из Могилева в Псков был передан текст Манифеста об отречении в пользу Алексея при регентстве Михаила Александровича[2321]. Есть свидетельства того, что работу над текстом начали еще накануне вечером, то есть еще тогда, когда вопрос об отречении в разговорах с Николаем даже не поднимался, задолго до телеграфного разговора между Родзянко и Рузским и телеграмм от главкомов фронтов и флотов. «Поздно вечером 1/14 марта (! — В. Н.) генерал Рузский прислал телеграмму, что Государь приказал составить проект Манифеста об отречении от престола в пользу наследника с назначением великого князя Михаила Александровича регентом, — писал Лукомский. — …О полученном распоряжении я доложил генералу Алексееву, и он поручил мне, совместно с начальником дипломатической части в Ставке г. Базили, срочно составить проект манифеста. Я вызвал г-на Базили срочно, и мы с ним, вооружившись Сводом Законов Российской империи, приступили к составлению проекта Манифеста. Затем составленный проект был доложен генералу Алексееву и передан по прямому проводу генералу Рузскому»[2322]. Похоже, здесь — чистая правда, кроме начального утверждения о телеграмме Рузского, которой не было, и о приказании царя, которого в тот момент — вечером 1 марта — и быть не могло. А в поручение Алексеева заранее составить тест отречения верится легко.

Подтверждает это и генерал Дубенский, который вечером 3 марта прибудет в Ставку. Там ему поведают, «что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева манифест об отречении от престола императора Николая II… что медлить было нельзя и советоваться было не с кем, и что ему ночью приходилось несколько раз ходить из своей канцелярии к генералу Алексееву, который и установил окончательный текст манифеста и передал его в Псков…»[2323]. Похоже, Алексеев подготовил Манифест об отречении императора в инициативном порядке. Активным участником процесса был также директор политической канцелярии при Верховном главнокомандующем Николай Базили, этнический грек, который, по утверждению Мультатули, «был членом ложи «Полярная звезда», в которую входил и Керенский»[2324].

Поезд, доставивший Гучкова и Шульгина, подошел к платформе псковского вокзала в 21 час 32 минуты. Встречать их вышли полковник Мордвинов, генерал Дубенский и герцог Лейхтенбергский. «Из ярко освещенного вагона салона выскочили два солдата с красными бантами и винтовками и стали по бокам входной лестницы вагона, — записал Дубенский. — По-видимому, это были не солдаты, а, вероятно, рабочие в солдатской форме, так неумело они держали ружья, отдавая честь «депутатам», так не похожи были даже на молодых солдат»[2325]. В это момент Мордвинов, по его словам, «вошел на заднюю площадку последнего классного вагона, открыл дверь и очутился в обширном темном купе, слабо освещенном лишь мерцавшим огарком свечи. Я с трудом рассмотрел в темноте две стоявших у дальней стены фигуры, догадываясь, кто из них должен быть Гучков, кто Шульгин. Я не знал ни того, ни другого, но почему-то решил, что тот, кто моложе и стройнее, должен быть Шульгин, и, обращаясь к нему, сказал:

— Его Величество вас ожидает и изволит тотчас же принять.

Оба были, видимо, очень подавлены, волновались, руки их дрожали, когда они здоровались со мною, и оба имели не столько усталый, сколько растерянный вид. Они были очень смущены и просили дать им возможность привести себя в порядок после пути, но я им ответил, что это неудобно, и мы сейчас же направились к выходу.

— Что делается в Петрограде? — спросил я их.

Ответил Шульгин. Гучков все время молчал и как в вагоне, так и, идя до императорского поезда, держал голову низко опущенною.

— В Петрограде творится что-то невообразимое, — говорил, волнуясь, Шульгин. — Мы находимся всецело в их руках, и нас, наверно, арестуют, когда мы вернемся»[2326].

Депутаты спустились из вагона. «По выходе из вагонов нам пришлось сделать несколько шагов до императорского поезда, — напишет Шульгин. — Мне кажется, я не волновался. Я дошел до того предела утомления и нервного напряжения одновременно, когда уже ничто, кажется, не может ни удивить, ни показаться невозможным. Мне было только все-таки немного неловко, что я явился к царю в пиджаке, грязный, немытый, четыре дня не бритый, с лицом каторжника, выпущенного из только что сожженных тюрем»[2327]. Гучков утверждал, что хотел сначала повидать (очень хорошо ему известного) «генерала Рузского для того, чтобы немножко ознакомиться с настроением, которое господствовало в Пскове, узнать, какого рода аргументацию следовало успешнее применить, но полковник очень настойчиво передал желание Государя, чтобы я непосредственно прошел к нему»[2328]. Депутаты направились прямиком в императорский поезд, что не на шутку встревожило Рузского, который, как мы знаем, приказал сначала вести их к себе, чтобы провести инструктаж до того, как они встретятся с императором и его свитой.

«Генерал Рузский и я, думая, что приехавшие согласно переданной им просьбе зайдут предварительно к нам, стали поджидать депутатов в вагоне главнокомандующего. Но прошло несколько минут, и никто не появлялся. Я вышел тогда на платформу узнать, в чем дело, и издали увидел в темноте прихрамывающую фигуру Гучкова в теплой шапке и пальто с барашковым воротником; рядом с ним шел Шульгин. Оба они были окружены, словно конвоем, несколькими железнодорожниками, вышедшими по обязанности службы встречать столичных гостей; впереди двигавшейся к царскому поезду группы шел дежурный флигель-адъютант, кажется, полковник Мордвинов или герцог Лейхтенбергский»[2329]. Рузский и Данилов бросились к императорскому поезду.

Мордвинов, в действительности возглавлявший процессию, вспоминал:

«— Что же вы теперь думаете делать, с каким поручением приехали, на что надеетесь? — спросил я шедшего рядом Шульгина. Он с какой-то смутившей меня то ли неопределенностью, то ли безнадежностью от собственного бессилия и как-то тоскливо и смущенно понизив голос, почти шепотом сказал:

— Знаете, мы надеемся только на то, что, быть может, Государь нам поможет…

— В чем поможет? — вырвалось у