Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

отгрести назад и стряхнуть с себя тонущую галеру, команде которой придется барахтаться в воде, а прикованным гребцам – в отчаянии идти на дно.

Но рабы тоже знали об этом. Когда до белого носового буруна византийского корабля не осталось и пятидесяти ярдов, гребцы правого борта затабанили, а на левом борту изо всех сил налегли на весла. Затем люди у обоих бортов быстро переглянулись, чтобы попасть в такт, и галера рванулась вперед, как будто гребцы целый день отдыхали. Стрелки подняли луки и прицелились в видневшихся над планширом греков.

Что-то странное возвышалось в середине византийского судна. Халим не мог разглядеть детали, но видел куполообразную металлическую конструкцию, освещенную не только лучами восходящего солнца, но и горевшим под ней пламенем. Над морем, перекрывая плеск весел и пение труб, разнесся громкий, напоминающий рев огромного зверя звук, перешедший в пронзительный сверхъестественный свист. Халим увидел, что два грека бешено качают рычаг, а еще двое разворачивают над бортом какой-то хобот.

Греческие корабли и греческий огонь. Халим слышал об этом оружии, но никогда не видел его в действии. Из видевших не многие уцелели, чтобы рассказать. И все-таки Халим знал одну полезную вещь: если тех, кто разводит греческий огонь, убить или как-нибудь отвлечь, оружие становится не менее опасным для самих греков.

Халим отчаянно выкрикнул приказ тюркским лучникам, горько сожалея, что не может предостеречь всю сотню галер, ринувшихся вслед за ним, чтобы атаковать, как теперь было видно, всего два десятка греческих кораблей.

Когда полетели первые стрелы, Халим перевел дух, но на греческом корабле свист уже перешел в оглушительный визг, там отдали какую-то команду. Эмир обнаружил, что хобот смотрит прямо на него, увидел вырвавшийся клуб дыма и ослепительное сияние. И вдруг огонь охватил все вокруг, выжигая глаза и обугливая кожу, так что Халима со всех сторон сжали тиски мучительной боли. Пытаясь закричать, он набрал полные легкие пламени. Уже проваливаясь в тот костер, что недавно был его флагманской галерой, Халим услышал одновременный агонизирующий вопль сотни рабов и в последнем проблеске сознания воспринял его как приветствие входящему в рай воину Аллаха.

* * *

Посланные на поиски суда Тулунидов, тщательно прочесав место, где три дня назад находился огромный флот, не нашли никаких объяснений загадочному исчезновению. Обнаружить удалось только обугленные обломки и обезглавленный труп мусульманина, который выжил в огне, но предпочел смерть христианскому крещению. А также одного раба, все еще прикованного к своему бревну, которое он с яростью отчаяния вырвал из тонущей галеры. Несчастный сошел с ума от жажды, но то, о чем он хрипел, заставило поисковые суда без промедления повернуть к египетскому берегу.

Вести о катастрофе не смогли обогнать флот, который ее вызвал. Через неполные две недели Мамун Ибн-Халдун, главнокомандующий правоверных на недавно завоеванном острове Мальорка, мог лишь угрюмо наблюдать с берега, как византийский флот, небрежно подавив сопротивление сухопутных войск, проходит вдоль стоящих в сотне футов от береговой черты кораблей некогда могучего флота вторжения и не спеша плюется пламенем Иблиса. Армия Мамуна высадилась несколько месяцев назад, чтобы завоевать весь остров, и на галерах оставались только вахтенные да охрана на случай вылазок противника. Когда на горизонте показался вражеский флот, немногочисленная морская стража тут же забыла о воинском долге, стремглав помчавшись на лодках к берегу. Мамун потерял немногих в бою; казненных за отступление без приказа оказалось больше. И все-таки главной потерей были корабли.

Однако Мамун не слишком отчаивался. В тылу у него лежал большой и плодородный остров с приведенным к полной покорности населением. Закрома ломились от зерна, оливок, вина и мяса, и при необходимости можно было неограниченное время продержаться на том, что давал сам остров. А главное, у Мамуна было то, что для любого араба важнее даже воздуха: у него была вода. Плюющиеся огнем византийцы скоро будут вынуждены подойти к берегу за водой. Ни один галерный флот не обходится без нее долго. Должно быть, запас воды у греков уже кончается, ведь они сделали такой долгий переход от своих баз.

«Но что-то здесь не так, – отметил про себя Мамун. – Если греки действительно пересекли все Средиземное море, запас воды у них не просто кончается – он должен был иссякнуть много-много дней назад. Значит, все было по-другому. Они недавно подходили к какому-то берегу. По моим сведениям, это невозможно. Значит, сведения неверны. Именно здесь и кроется опасность, – решил Мамун. – Где же греки брали воду? На Сицилии? Насколько мне известно, Сицилия плотно обложена силами Тулунида, халифа Египта».

Мамун мог испытывать только презрение к варвару Тулуну и его соотечественникам, понабежавшим неизвестно откуда тюркам, сторонникам вероломных потомков Абдуллы. Сам Мамун происходил от Омейядов из племени курейшитов, он и его близкий родственник – халиф Кордовы – были потомками Абда эр-Рахмана, счастливо спасшегося во время резни, когда в Персии свергали власть Омейядов. И тем не менее пусть египтяне любят его не больше, чем он их, все-таки удивительно, что до него не успели дойти хоть какие-то слухи о событиях на Сицилии: ведь не в обычае у белотелых приверженцев пророка Исы, которого они ошибочно называют Христом, действовать столь стремительно.

Необходимы новые сведения. Каким бы ни было истинное положение дел, эти суда, стоящие на глади Пальмской бухты, вскоре постараются найти неохраняемый источник пресной воды. Вне всяких сомнений, враги надеются, что он, Мамун, не в состоянии защитить каждую пядь береговой линии этого скалистого острова. Но сейчас их очередь ошибаться.

Безучастно отвернувшись в последние минуты гибели флота, Мамун заметил какую-то заварушку поблизости. Неизвестный юноша боролся сразу с двумя телохранителями и сердито кричал. Сердито, но не испуганно. Мамун дал знак начальнику стражи пропустить незнакомца. Пусть говорит, коли есть что сказать, а потратит зря время воеводы правоверных – сядет на кол, чтобы остальным неповадно было.

Мамун отметил, что сердито одергивающий свою одежду юноша, судя по чертам лица, тоже принадлежит к племени курейшитов. Ныне бо́льшая часть армии состояла из потомков берберов, обращенных в ислам испанцев и даже готов. Мамуну пришлось запретить насмешки над пожирателями свинины, настолько были к ним чувствительны сыновья бывших христиан. Но этот юноша не касался нечистой щетины, он был таким же поджарым и смуглолицым, как сам Мамун. И разговаривал, как истинный араб, независимым тоном и без обиняков.

– Полководец, люди на тех кораблях – не греки, хоть и стреляют греческим огнем. Вернее, не все они греки. Многие из них франки.

Мамун задрал бровь:

– Как тебе удалось это разглядеть? Я и то не увидел,