Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси - Нил Гейман

Одна — старая и жилистая. Другая — молодая и мягонькая.

Слюна собралась в пасти того, кто лишь отчасти был Грэхемом Хориксом.

Сдвинув на затылок зеленую фетровую шляпу отца, Толстый Чарли ступил с моста и пошел в темноту. Он шел по каменистому пляжу, оскальзываясь на камнях, шлепая по лужам. А потом наступил на плоский валун, который внезапно зашевелился. Едва не потеряв равновесие, Толстый Чарли отпрыгнул.

А плоский валун поднялся в воздух и стал вдруг расти. Сперва Толстый Чарли решил, что неведомое нечто будет размерами со слона, но оно никак не останавливалось.

«Свет!» — подумал Толстый Чарли и пропел это слово. И все светлячки в тех краях слетелись к нему, заливая окрестности холодно-зеленым мерцающим сиянием, и в их свете он разобрал два глаза больше обеденных блюд, которые смотрели на него с надменной физиономии рептилии.

Толстый Чарли уставился в ответ.

— Добрый вечер, — весело сказал он.

Голос у существа оказался вкрадчивым и гладким, как взбитое масло.

— Привет, — протянуло существо. — Динь-дон. Ты удивительно похож на обед.

— Я Чарли Нанси, — сказал Чарли Нанси. — А ты кто?

— Дракон, — ответил дракон. — И сожру тебя, человечек в шляпе, без остатка, но медленно.

Чарли моргнул. «Что бы сделал отец? — спросил себя он. — Что бы сделал Паук?» Откуда ему знать? «Давай же. В конце концов, Паук часть тебя. Все, что может он, сумеешь и ты».

— Э-э-э… Тебе наскучило со мной разговаривать, и ты дашь мне беспрепятственно пройти, — сказал он дракону со всей убежденностью, на какую только был способен.

— Ухты! Хорошая попытка. Но, боюсь, не дам, — с энтузиазмом отозвался Дракон. — На самом деле я тебя съем.

— Ты, случаем, лимонов не боишься? — спросил Толстый Чарли и только потом вспомнил, что подарил лимон Дейзи.

Магическое существо презрительно рассмеялось.

— Я, — сказало оно, — ничего не боюсь.

— Ничегошеньки?

— Ничегошеньки.

— Ты боишься исключительно ничегошеньки? — спросил Толстый Чарли.

— В полнейшем ужасе, — признался Дракон.

— Знаешь, у меня карманы полны ничегошеньки. Хочешь покажу?

— Нет, — встревоженно отозвался Дракон. — Пожалуй, не хочу.

Захлопали огромные, как паруса, крылья, и Толстый Чарли остался на пляже один.

— Слишком уж просто, — сказал он вслух и пошел дальше. На ходу он придумывал себе песню, под которую хорошо было бы шагать. Чарли всегда хотелось сочинять песни, но он никогда этого не делал, в основном из убеждения, что, если когда-нибудь напишет песню, его попросят ее спеть, а для него уж лучше смерть на виселице. Теперь ему было все равно, и он пел свою песню светлячкам, которые следовали за ним вверх по склону. Это была песня о том, как он повстречает Птицу и найдет брата. Хотелось бы надеяться, что светлячкам песня понравилась, ведь их свет мерцал и пульсировал в такт мелодии.

Женщина-Птица ждала его на вершине холма.

Сняв шляпу, Чарли вынул из-за ленты перо.

— Вот. Думаю, это твое.

Она не шевельнулась, не попыталась его взять назад.

— Наша сделка отменяется, — сказал Толстый Чарли. — Я принес тебе перо. Мне нужен мой брат. Ты его забрала. Кровь Ананси не принадлежала мне, я не вправе был ее отдавать.

— А если у меня больше нет твоего брата?

В неверном мерцании светлячков трудно было сказать наверняка, но Чарли показалось, что ее губы даже не шевельнулись. Зато слова закружились вокруг него криками козодоев и уханьем сов.

— Мне нужен мой брат, — повторил он. — Я хочу, чтобы он вернулся целым и невредимым. Сейчас же. Или то, что было между тобой и моим отцом в прошлые годы, окажется лишь прелюдией. Сама знаешь, увертюрой.

Чарли никогда никому раньше не грозил. Он понятия не имел, как будет исполнять свои угрозы, но не сомневался, что не тратит слов даром.

— Он был у меня, — произнесла она раскатами крика далекой выпи. — Но я оставила его, безъязыкого, в мире Тигра. Я не смогла причинить вред роду твоего отца. А вот Тигр сможет, если наберется смелости.

Все притихло. Лягушки и ночные птицы умолкли. Женщина-Птица смотрела на него бесстрастно, ее лицо почти терялось в тени, рука опустилась в карман плаща.

— Дай мне перо, — сказала она.

Чарли положил перо на ее раскрытую ладонь.

И сразу почувствовал себя много легче, словно расстался с чем-то большим, нежели просто старое перышко…

А потом она вложила что-то ему в руку. Что-то холодное и влажное. На ощупь оно было как ком плоти, и Чарли лишь большим усилием воли подавил в себе желание отшвырнуть его прочь.

— Верни его брату, — сказала она голосом ночи. — Теперь между нами нет ссоры.

— Как мне попасть в мир Тигра?

— А как ты попал сюда? — спросила она, почти насмехаясь.

Тьма стала совершенной, и Чарли остался на холме один.

Разжав пальцы, он посмотрел на ком мяса у себя на ладони — вялый, остроконечный. Он походил на язык, и Чарли знал, кому он принадлежит.

Сдвинув широкополую шляпу на затылок, он подумал. «Пораскинь мозгами, а еще лучше надень „думательный колпак“». А на смену этой мысли тут же пришла вторая: ничего смешного тут нет. Зеленая фетровая шляпа — вовсе не «думательный колпак», но ведь такую шляпу носит тот, кто умеет не только мыслить, но и принимать решения.

Все миры он представил себе паутиной: нити вспыхнули у него в голове, соединяя со всеми, кого он знал. Нить, связывавшая его с Пауком, горела ярко, светилась холодным огнем, как гнилушка или звезда.

Когда-то Паук был частью его. Уцепившись за эту мысль, он дал паутине заполнить себя. В руке у него язык брата, который до недавнего времени был частью Паука и сейчас преданно желал снова с ним воссоединиться. Живое не забывает.

Мерцая, светилась вокруг него паутина. Нужно лишь пойти по одной из нитей… Он решительно шагнул, и, сгрудившись ближе, светлячки последовали за ним.

— Эй, — позвал он. — Это я.

Паук издал слабый, жуткий звук.

В мерцании светлячков вид у него был ужасный: загнанный, больной, на лице и на груди — незажившие шрамы.

— Кажется, это твое, — сказал Чарли.

С утрированным жестом благодарности взяв у брата язык, Паук положил его себе в рот, подтолкнул и придавил. Чарли смотрел и ждал. Вскоре Паук как будто удовлетворился: для пробы подвигал челюстью, надавил языком на одну щеку, потом на другую, словно собирался бриться, открыл рот и поводил языком из стороны в сторону.

Наконец закрыл рот и голосом, еще чуть срывающимся, сказал: