Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

Берупа и Аанваген я немедленно отверг — оба слишком дородны. Что же касается Сайфер, то я не верю, что она — инхума. Орев видел ее и ничего не сказал. Она не стала бы прикрывать лицо Джали или искать био, чтобы помочь ей. Всех четверых можно отвергнуть.

Никого не оставляя. Что же мне делать?

Спать.

Никаких снов. Ни о Фаве и Море, ни о ком-либо еще; но мне следовало бы сообразить — сама Мора, должно быть, бодрствует.

Сумерки за окном. Еще один короткий зимний день закончился. Скоро дом погрузится в сон, и я отправлюсь искать на улицах кого-нибудь вроде Фавы и Джали, кто, возможно, согласится отправиться со мной на Зеленую и вернуть домой мою бедную дочь. Что еще я могу сделать? Я особенно благодарен Внешнему за то, что Беруп не заметил, что я сохранил его серый шлюпочный плащ.



 

Так много всего произошло, что я отчаиваюсь записать все это. Мне нужен был плащ Берупа — тут я был прав, — но не для того, чтобы искать на улицах Дорпа готового помочь инхуму. Я только успел написать плащ, когда услышал скрип антабок и клацанье ботинок по лестнице, и убрал свой пенал и истощившийся запас бумаги. Вошли двое мужчин с карабинами, и мы отправились к судье Хеймеру — не в зал суда, а в его дом, где он заседал в своем селлариуме.

— Не официальное заседание это есть, мессир Рог. — Он толстый и краснолицый, и мне показалось, что он заставляет свой голос звучать глубже, чем это было задумано природой. — Предварительное слушание это есть. Это дела о преступлениях, караемых смертной казнью, мы делаем.

Я возразил, что никого не убивал.

— Ната вы сделали своим пленником. Его вы сдерживали, мессир. По нашему закону смертная казнь это есть. — Он улыбнулся, склонил голову набок и ткнул указательным пальцем себе в шею.

— Является ли Нат особо привилегированной личностью здесь, в Дорпе, судья Хеймер?

Он сурово посмотрел на меня:

— Мессир Рехтор[135] мне вы должны говорить, мессир, каждый раз, когда вы говорите.

— Извините, пожалуйста, мессир Рехтор. Я чужестранец и не знаю ваших обычаев. Является ли Нат привилегированным гражданином, мессир Рехтор? Или этот закон, который вы описываете, применим ко всем?

— Защита всех он есть, мессир.

— А как насчет таких чужестранцев, как моя дочь, мой сын и я, мессир Рехтор? Мы тоже защищены? Или ваш закон защищает только ваших собственных граждан?

— Все это защищает. Это говорю я, мессир, и это так есть.

— Тогда я протестую от имени моей дочери, мессир Рехтор. Ее удерживают по вашему приказу, и она не имеет никакого отношения к задержанию Ната, которого мы, кстати, вскоре освободили.

— Согласно закону удерживается она есть, мессир. Закон, закон не может нарушен быть. — Он обратился к труперам. — Дочь мессира Рога, мерен Джали. Почему не на мой суд привели ее вы есть?

Один из них вытянулся по стойке смирно и отдал честь:

— Спит она есть, мессир Рехтор.

— Ее ты разбудишь.

Потом они шепотом посовещались; и я воспользовался тем временем, которое мне дали, чтобы осмотреться. Пятерых с карабинами я принял за легерманов, хотя их мундиры были в лучшем случае подозрительными. Кроме них и судьи Хеймера, в селлариуме не было никого, кроме Берупа, Аанваген и меня.

Сам селлариум говорил о богатстве и роскоши, хотя ни один богатый человек в том Вайроне, который я видел мальчиком, им бы не впечатлился. Полы из вощеного дерева были гладкими, а грубый шерстяной ковер перед столом судьи — не совсем жалким. Мрачные картины висели на грубо обшитых панелями стенах; тяжелые стулья и застекленные шкафы с ржавыми ножами и мечами — а также с расколотыми и отполированными камнями — дополняли обстановку.

— Мессир Рог! — Хеймер постучал по столу тростью. — О вашей дочери сейчас мы знаем. Также и о мессире Шкуре, который с вами вместе обвиняется.

— Несправедливо. Он мой сын и просто сделал то, что я ему сказал.

— Это он и вы потом должны сказать. Как вы защищаетесь, я должен знать, а не как это сделает мессир Шкура или эта мерен Джали, чей сон храбрецы смеют не потревожить. Наших законов вы не знаете, мессир?

Я отрицательно покачал головой.

— Говоря, вы должны отвечать.

— Да, мессир Рехтор. Я не знаю.

— Такие преступники, как вы, мессир Рог, три выбора имеют. Невиновным вы можете себя объявить. Если это вы говорите, свою невиновность своими собственными речами и своими свидетелями вы должны мне доказать.

— Значит, тогда я смогу говорить свободно, мессир Рехтор?

— Это я уже сказал, мессир. Если вы признаете себя виновным, то это почти то же самое есть. Вашими речами и свидетелями легкого приговора вы требуете.

— Я полагаю, что понимаю, мессир Рехтор.

— Не защищаться, тоже вы можете выбрать. Если так вы решите, друга вам я назначу. Тогда вашу вину мы должны показать, а он наших свидетелей может допросить. Для детей и тех, кто не может говорить, это делается.

— Вы сказали, что вам придется доказать мою вину, мессир Рехтор. Я думал, вы будете моим судьей.

— Ваш судья я есть. Если виновны вы есть, показать так я должен. Как защищаетесь вы есть?

Я посмотрел на Берупа в поисках подсказки, но он не смотрел мне в глаза.

— Я не буду защищаться до суда, мессир Рехтор.

— Теперь защищаться вы должны, чтобы мы к вашему суду могли подготовиться.

Я снова покачал головой.

— Мне вслух, вы должны говорить!

Я ужасно испугался, но вспомнил о Шелке в гостинице в Лимне и о том, как он жаждал публичного суда, хотя и знал, что по окончании любого такого суда его осудят и приговорят к смерти. Собрав все свое мужество, я сказал:

— Вы мой обвинитель, мессир. Отведите меня к справедливому судье, и я поговорю с ним.

— Ваш судья я есть! — Он стукнул по столу своей палкой.

— Вы заявляете о своем праве преследовать меня в соответствии с вашими законами, законами Дорпа, о которых я ничего не знаю. Я претендую на право защищать себя по единственному известному мне закону — закону разума. Разум требует беспристрастного судьи и совет того, кто знает ваш закон. — Я хотел сглотнуть и попытался, как сейчас помню. — Совет того, кто по-дружески отнесется к моему делу.

На селлариум опустилась тишина, нарушаемая лишь шарканьем ботинок легерманов.

— И это все, что вы можете сказать, мессир Рог?

Я кивнул головой.

— Мне вслух говорить!