Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

просто не могла и дальше находиться с тобой под одной крышей, младший соученик, — двадцать лет спустя госпожа Ван наконец смогла, глядя ему в глаза, спокойно говорить о своем положении и репутации. — У каждого человека есть чувство собственного достоинства, мне оно не позволило после всего вернуться к отношениям просто учеников одной школы.

— …

— Я хотела убить Мэн-эра еще в утробе, но у меня не поднялась рука, — бесцветным голосом продолжала госпожа Ван. — Поэтому я очень долго странствовала в одиночестве и впоследствии в храме на горе Байди[286.7] родила нашего с тобой ребенка. Когда Мэн-эру уже исполнился год, Чжэнъюн разыскал меня и остался рядом со мной. Он всегда знал о его происхождении.

Пока она говорила, у нее опять начался кашель с кровью.

В тот раз, когда во время двойного совершенствования она потеряла контроль, ее духовное ядро стало тираническим. Все эти годы она жестко подавляла его и никогда не использовала выученные когда-то заклинания. Теперь, когда Небесное Пламя Феникса взвилось до небес, ее жизнь подошла к концу.

Когда госпоже Ван удалось справиться с приступом кашля, ее дыхание сбилось и стало прерывистым. Она сказала:

— Младший соученик, слухи о том, как Чжэнъюн похитил меня, вернулся со мной на Пик Сышэн, чтобы взять в жены, были распущены им для отвода глаз. Он всегда боялся опозорить меня… и Мэн-эра.

Ее взгляд долго бесцельно блуждал по залу, пока не остановился на мертвом теле Сюэ Чжэнъюна.

Хватило мгновения, чтобы глаза ее наполнились скорбью.

Она вспомнила, как после свадьбы Сюэ Чжэнъюн с улыбкой сказал ей:

— Отлично, с этого момента не думай о прошлом. Прежде в Гуюэе тот негодяй унизил тебя, я так не поступлю. Ты осталась со мной, и я хочу, чтобы впредь ты наслаждалась жизнью и ослепительно сияла. Пока я жив, не допущу, чтобы тебе снова нанесли хоть малейшую обиду.

Госпожа Ван резко отвернулась. Ее тело едва заметно дрожало.

Если благородный человек дал обещание, то обязательно сдержит и от слов своих никогда не откажется.

Сюэ Чжэнъюн сдержал свое слово: пока он был рядом, ей не нужно было самой решать свои проблемы с чужими людьми[286.8], и никто не смел ставить ее в затруднительное положение.

— На протяжении всех этих лет для него не имело значения, что мое тело слабо, и что я не могу снова забеременеть и выносить плод. Его никогда не волновало то, что Мэн-эр рожден не от его плоти и крови, он всегда считал его родным. Сюэ Мэн… Сюэ Мэн вырос таким большим, почти не зная горя и страданий…

Она прикрыла глаза, ее и без того бледное лицо стало почти прозрачным.

— Теперь мы больше не можем его защищать.

Цзян Си замер в оцепенении.

— Младший соученик, можешь считать эти двадцать лет моей местью тебе… Хочешь обижайся, хочешь ненавидь, можешь чувствовать ко мне отвращение… но только ко мне одной, — с каждым словом голос госпожи Ван становился все тише и слабее. — Прошу, помоги ему… не позволь другим ему навредить…

Под конец ее голос стал таким же легким, как летящий по ветру пух:

— Ечэнь… я умоляю тебя…

Небесное Пламя Феникса заслонило небо и солнце. Цзян Си стоял посреди этого огненного моря, и весь мир вокруг него был таким же пылающе-алым. Он посмотрел вверх, на сидящую высоко на троне женщину. Ее опущенные глаза были закрыты, поэтому казалось, что она просто уснула. Он полагал, что, пожалуй, есть еще вещи, которые она могла бы сказать ему, не говоря уже о том, что совсем недавно она пообещала Сюэ Мэну, что мать и сын скоро встретятся в Зале Шуантянь… поэтому он терпеливо ждал.

Он все еще ждал, что она встанет и скажет, что все это ложь, просто шутка, всего лишь фарс.

По природе своей человек хладнокровный и сдержанный, он долго и терпеливо ждал. Его лицо становилось все более мрачным, камень на сердце все тяжелее, а кровь в жилах все холодней.

Но она больше ничего не сказала.

Госпожа Ван и Сюэ Чжэнъюн вместе почили и умолкли навеки.

Она была дочерью знатной семьи, заклинательницей на высшей ступени совершенствования, известной своим мягким характером и добродетелью. Впоследствии людская молва разнесла по миру, что Сюэ Чжэнъюн похитил ее, чтобы сделать своей женой. Некоторые злые языки судачили, что она сама сбежала с Сюэ Чжэнъюном, а уж потом вышла замуж. Версий было множество, но никто даже не приблизился к правде. На протяжении многих лет многие из тех, кто жил с ними на Пике Сышэн, считали, что госпожа Ван, возможно, не так уж и сильно любила своего мужа и только лишь из-за своей робости не осмеливалась роптать.

Однако, что бы ни говорили и ни думали другие, в тот момент, когда она узнала о смерти Сюэ Чжэнъюна, у нее появилось намерение уйти следом за ним. Даже если она сама не знала, была ли это жертва во имя любви или что-то еще. Вполне возможно, что до самого конца эта женщина так и не смогла разобраться в собственном сердце. В этой жизни она была просто благодарна своему мужу или все же любила его? Ее чувства к Цзян Си давно угасли? Как бы пристально она ни вглядывалась в себя, ей так и не удалось определиться.

В этом мире есть много вопросов, на которые нет единственно правильного ответа.

В конце ей смутно припомнилась одна строчка из стихотворения, которое много лет назад она прочитала, сидя у окна…

«До рассвета не сомкну глаз, за жизнь отплачу, не поднимая бровей[286.9]»[286.10].

В то время они с Сюэ Чжэнъюном только недавно поженились, и ее накрыли смутные воспоминания о годах ее девичества, проведенных в Гуюэе. Она смотрела в окно. Туман, накрывший Сычуань, был таким плотным, что, казалось, все встречи и разлуки, радости и печали прошлого были сметены и навеки исчезли в этих стелющихся по земле белых облаках.

Граница между небом и землей стерлась.

Она так глубоко ушла в свои мысли, что когда кто-то подошел, приняла этого человека за Цзян Си. Но когда ей на плечи был накинут теплый плащ, она очнулась ото сна.

Потому что она точно знала, что Цзян Си никогда не задумается о том, холодно ли ей или жарко.

Госпожа Ван обернулась и увидела «яркий свет свечи на западном окне во время ночного дождя