Я - чеченец! - Герман Садулаев

Во внешней, плоской реальности, все было гораздо проще: Динька жил в Туркмении, в городе Безмеин, с родителями: матерью и отчимом, там ходил в школу. А на летние каникулы его отправляли в Шали, к дедушке с бабушкой.

Я знаю все это, но сейчас, когда я вспоминаю о Диньке, он все равно предстает перед моими глазами вечно юным античным божеством; может, это потому, что он погиб на моих глазах, молодым, может, еще и потому, что я вечно жду, теперь я буду вечно ждать, когда закончится зима и он воскреснет, так, как он всегда воскресал для меня, появлялся из не-существования, неизвестности, недоступности, каждое лето.

4. АБРЕК

Зелика я помню столько же, сколько и себя. Я родился в Шали, моя мама тогда жила в Шали, своего настоящего отца я не знаю, мама родила меня одна, а воспитывали меня больше дедушка с бабушкой. Дедушка с бабушкой, а тогда и мама, жили в особом месте Шали, огороженном высокой бетонной стеной, режимном объекте ПП-2. Что такое ПП и почему 2, никто не знал. На железных воротах объекта было начертано: ЛТС. ЛТС означало — «линейно-техническая станция». Но это маскировка, легенда. Никакой линейно-технической станции на участке земли, огороженном стеной из железобетонных блоков, не было. А был холм, засаженный травой, четырехэтажный дом, асфальтовая площадка перед ним, беседка, гараж, детская площадка, лужайка и фруктовые деревья по периметру прямоугольной зоны, размером около четырех гектаров. Самое главное находилось под холмом. Холм был тоже маскировкой, а заодно и укрытием. Впрочем, холм — это неправильно. Мы всегда называли его «горка». Горка была искусственного происхождения, она была сотворена из земли, которую вынули, копая глубокое и благоустроенное подземелье, и укрывала его. В подземелье же и располагалось собственно «ПП-2» — сверхсекретный правительственный пункт стратегической связи. Говорили, что по телефонам из подземелья можно было позвонить куда угодно, набрать, например, прямой номер Президента США и тот снял бы трубку на другом конце земли, в Овальном кабинете. Для таких случаев и предназначался ПП-2 — самых крайних, экстренных. Для объявления о начале или окончании войны, руководстве территориями в случаях чрезвычайных ситуаций, для секретной военной связи, если обычные коммуникации будут уничтожены. В подземелье вели два входа, с западной и восточной сторон горки; оба входа были прикрыты железобетонными козырьками и замаскированы виноградником. Сама горка, тоже для маскировки, засевалась ровной травой. С воздуха все должно было выглядеть мирно и по-сельски. Чтобы быть достоверным, еще хочу сказать, что подземелье мы не называли этим мрачным словом: то, что находилось за бронированными дверьми со сложной системой сигнализации, мы называли просто «под горкой».

Строго засекреченный ПП-2 был объектом прямого союзного подчинения, руководимым непосредственно из Москвы. Местные власти не имели к нему никакого доступа. Более того, на работу в ПП-2 принимались исключительно русские. Не только инженеры связи и прочие технические специалисты, даже уборщицы, садовник, высаживавший и косивший траву, сторожа — все были русскими, специально привезенными для этой работы в Шали и поселенными в четырехэтажном кирпичном доме. Местным жителям, за редким исключением, не дозволялось даже входить в железные ворота на территорию объекта.

Редким исключением был как раз Зелик, вернее, сначала его сестры. Наверное, потому, что семья Зелика была наполовину обрусевшей, у него была русская мама, они хорошо знали русский язык и плохо — чеченский и вообще, более сливались с ограниченным контингентом русских, живших в ПП-2, чем с туземцами. Я не знаю, так ли глубоко копали сменные сторожа, консультировались ли они с сотрудниками КГБ или приняли решение пускать в ПП-2 Магомадовых (это была фамилия Зелика) по наитию, но сестры Зелика летом почти каждый день приходили играть с русскими сверстницами и сверстниками, детьми работавших в ПП-2 спецпоселенцев.

Поскольку Зелик был вверен всецело их попечению, то и его они притаскивали с собой, в какой-нибудь коляске, и выгружали в песочницу на детплощадке, а сами бежали с подружками по своим девчачьим делам. В ту же песочницу бабушка выпускала меня, и мы ползали вместе, строя песочные башни и катая пластмассовые машинки. Поэтому Зелика я помню столько же, сколько и себя.

Полное его имя было Зелимхан. Так звали чеченского абрека, прославившегося в девятнадцатом веке тем, что он в одиночку вел войну с царскими войсками уже после покорения Чечни, грабившим почтовые кареты и раздававшим награбленное бедным соплеменникам. Такой чеченский Робин Гуд. Абрек Зелимхан погиб, когда его предал кто-то из близких друзей.

Наверное, это банально, упомянуть о том, что имя человека определяет его судьбу. Но Зелик в чем-то повторил трагедию своего воспетого в народных песнях тезки.

Зелик погиб. И я не могу не сказать об этом сразу, сейчас. Ведь о чем бы я ни вспоминал, будь то наши детские игры или юношеские приключения, я вижу Зелика как бы через стекло, на котором панно, в красных и зеленых тонах, картина его смерти, и все приобретает другой смысл, другую окраску.

5. МИФ ОБ АНДРОГИНЕ

Динька жил не совсем в Шали. Динька жил в ПП-2, совершенно особой территории, огороженной и охраняемой, недоступной простым смертным. Как и положено божеству.

Я был, видимо, не простым смертным. Я говорил на языке богов — на русском языке, и сторож пропускал меня. Но только к нему. С самых первых дней лета я бегал к железным воротам и спрашивал у сторожа: «Можно»? И сначала сторож качал головой: «Твой Динька еще не приехал».

Он был мой, мой Динька, да, это всегда было так.

И вот, приходил день, когда сторож кивал мне на дверь в железных воротах: «Проходи». Это значило, что Динька уже здесь!

Связь между нами была для наших взрослых настоящим бедствием. «Динька приехал!» — эта мантра значила для моих родителей, что я буду выбегать из дома с утра, едва позавтракав, и возвращаться затемно, голодный, измазанный по уши, с ободранными локтями и коленками, но радостный, потому что нужно только поспать, переждать ночь, а утром — можно опять играть с Динькой. И бесполезно ругаться. «Зелик пришел!» — для Динькиных домашних это означало, что их чадо, не поев как следует, второпях натянув футболку и шорты, пропадает из дома на целый день, будет затевать почти всегда опасные и сомнительные игры, лазить со своим Зеликом по объекту где надо и где не надо, появляться только ночью и сразу заваливаться спать, даже не посмотрев телевизор.

Наши старшие практически не общались друг с другом, может, ревнуя своих детей, может, завидуя, а только кричали на нас, обе стороны, каждая в своем доме, но почти в унисон: «Да отцепитесь же вы друг от друга хоть на минуту! Что у вас там, любовь?»

А у нас и была любовь. И дружба. И соперничество. У нас было все. Нам больше никого и ничего не было нужно в целом мире. Мы вдвоем были тем самым андрогином, мифическим существом, цельным и совершенным, которое боги разделили на две части из зависти и из ревности. Но каждое лето мы воссоединялись, и плевать мы хотели на всех богов.

В том мифе из разделенного андрогина появились мужчина и женщина, но почему? За всю свою жизнь, познав сотни женщин, я не нашел ни одной, чьи выпуклости так же входили бы в мои впадины, а впадины — принимали выпуклости, чьи кабели так же присоединялись бы к моим портам, с кем я сливался бы так просто и легко в одно, неделимое, как сливались мы, я и Динька.