Черное солнце - Ирина Арбенина

Возможности родной медицины, о которых он никогда раньше не задумывался, его поразили. Шел восемьдесят восьмой год двадцатого века, и это, как выяснилось, было дремучее средневековье. Допотопные иглы, шприцы, качество инсулина… Выходило, что он, как каторжник к галере, навеки будет прикован к этой процедуре. А грубые толстые иглы разорвут постоянными уколами вены в клочья.

Что там высокие деревья! Для него не оставалось выбора: быть инвалидом или не быть. Конечно, быть.

«Эта страна» — или, как сейчас настоятельно требуется говорить, «наша страна» — вообще плодила инвалидов со страшной скоростью. Идеальное место для того, чтобы стать инвалидом. Даже здоровые проникались психологией больных: дайте нам, дайте, мы слабые, беспомощные. И вроде грех кого-то винить.

Видно, что-то в воздухе витало. В окружающей среде.

Отсутствие важного стимула к активности и действию.

Надежда Мандельштам написала в «Воспоминаниях» об этой странной особенности страны, где люди очень много лежат: «Я и сама полжизни пролежала…» Лежат, потому что холодно в квартирах, потому что нет воли к жизни, нет желаний…

Полоцухин когда-то прочитал эти запрещенные самиздатовские «Воспоминания» в доме отдыха (как сотрудник определенного ведомства он имел возможность читать то, что запрещалось «населению»).

И это наблюдение Мандельштам запомнилось навсегда. Возможно, потому, что закрепилось, сразу подтвердилось иллюстрацией. Этот однодневный дом отдыха, в который вроде бы приехало в пятницу вечером на автобусах много-много людей, поражал своей пустынностью… Люди встречались только в столовой.

А так, кроме какого-то одиноко бегавшего трусцой человека, никого. Никого в коридорах, библиотеке, на стадионе. Он все думал, а где все? Однажды, отыскивая свой номер, перепутал дверь и нечаянно заглянул в чужой. Это был разгар дня, солнечно ясного отличного бодрого дня. А комната, которую он нечаянно увидел, напоминала больничную палату.

Когда же на него обрушился диагноз, он представил окружающий мир в виде такой вот палаты, где почти все уже лежат и где ему предлагалось занять свое «лежачее» место.

Но он к тому времени уже кое-что успел повидать.

Знал, что мир живет по-другому. Даже перебарщивал порой в своем стремлении никак не напомнить инвалиду о его неполноценности, — он убедился в этом, когда увидел слепого контролера в супермаркете, — а медицина, рванувшая в будущее, как и весь технологичный мир, на несколько порядков обогнавший его страну, обеспечивала это желание.

Только сам неизлечимо заболев, он понял наконец, что имела в виду знакомая старушка, отправляющаяся после семидесяти лет в эмиграцию. «Это только вопрос медицины, — объясняла она. — Мне там сделают операцию, и я еще поживу. А у нас таких делать не умеют».

В общем, Полоцухин трезво оценил все, что предлагало родное бесплатное медицинское обслуживание, и понял: призыв «излечи себя сам» относится непосредственно к нему.

Он понял, что врачи знают ненамного больше его самого. Плакать, просить, умолять о помощи, требовать, проклинать — бесполезно. Это значит согласиться с отсутствием выбора: он должен стать инвалидом. И не сможет вырастить дочь.

Скорее всего, очевидно, это очень мобилизующее для не слабого человека состояние: когда понимаешь, что совсем один. Совсем «один на один» со своей проблемой. Что хочешь, то и делай. А в воздухе витает — не делай вообще ничего, плюнь, ляг и лежи. Авось что-нибудь, помимо твоего неделания, свершится само собой. Плыви по течению. И пей водку, чтобы не видеть, как нищает и мучается твоя семья.

А полуостров этот треклятый, где, когда и здоров-то был, особо не удавалось расслабиться. Там, где поюжнее, хоть можно дотянуть до мая и солнца — и тогда в огород, на подножный корм. А здесь основную часть года мир сокращался до пространства плохо отапливаемой квартиры, в которой карликовый крошечный пудель Соня часами лежит в круге света от настольный лампы — так теплее. А у твоей способной, талантливой девочки, которая хорошо учится, и такая умница, и заслуживает хороших книг, и Интернета, и путешествий, у нее такие болезненные тени под глазами, что сердце сжимается. И столько нужно этих цитрусовых, и желтых лимонов, и витаминов. И так их катастрофически не хватает в этой непролазной дыре…

А летом, кровь из носа, нужно вывезти жену с дочкой к морю. Потому что, если этого не сделать, следующую зиму не продержаться в рабочем режиме — болезни замучают.

И вот он, отвечающий за свою семью и обожающий свою дочь, вместо того чтобы дать им все это, сам должен превратиться в иждивенца.

Главный грех людей в белых халатах, с которыми ему довелось общаться, заключался в том, что они всегда были «не в курсе». Они жили за пределами мирового информационного поля. Может быть, конечно, это местная, заполярная, оторванная от мира «специфика», и в Москве дело обстояло как-то иначе — он не стал выяснять. Географически ему была ближе цивилизация Скандинавии, а не Москвы.

И логически он предположил, что в первую очередь ему надлежит выяснить, как обстоят дела с этим самым диабетом не в их отдельно взятом социалистическом захолустье, а на мировом, так сказать, уровне.

Он благодарил бога за то, что знал английский, то есть за то, что не нем и не глух; а именно в таком состоянии — полуглухие и полунемые — пребывали, на его взгляд, в современном мире люди, не владеющие иностранными языками.

Он прочитал всю существующую в мире литературу о диабете. Не все, что смог достать, а что, действительно, на данный момент существовало. Статьи в специальных медицинских журналах, издающихся для просвещенного круга узких специалистов, монографии, доклады на симпозиумах.

Узнал, что есть тонюсенькие, почти невидимые иглы, не оставляющие следа, компактный удобный шприц, с которым можно путешествовать, пользоваться хоть на международной конференции, в самолете, поезде.

Он использовал все имеющиеся деньги на поездки за рубеж, на то, чтобы обеспечить себе режим работоспособности, уклад жизни, при котором он может не быть инвалидом. На инъекции, которые дают ему возможность жить, не сосредоточиваясь на своей болезни.

Несмотря на довольно скромные доходы, «anгрейт» компьютера стал для него делом первостепенным. Ибо ради своего здоровья ему следовало иметь постоянный доступ к новейшей медицинской информации.

И он победил! Сам себя спас! Остался работоспособным, сделал какую-никакую, а все-таки карьеру!

Что ни говори, а это преодоление инвалидности — предмет его постоянной тайной гордости. И сознание, что он сам себя спас, придает ему невиданные новые силы. Сейчас, например, Полоцухин знает, что справится со всем, с чем полагается справиться, чтобы жизнь считалась достойной. Больше того, он все-таки уверен, что доберется до высоких деревьев.