Тайны Шерлока Холмса - Джун Томсон

Вчера я наведался и в редакцию «Таймс» и ознакомился с выпуском за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В разделе некрологов я обнаружил небольшое, но весьма примечательное извещение о скоропостижной кончине после непродолжительной болезни мистера Гейдона Каупера.

– Которое, естественно, было ложным, – перебил я Холмса.

– Ну конечно же, мой друг. Опубликовать извещение о смерти, даже собственной, может каждый, главное – за него заплатить. Гейдон, выбравший именно эту дату, был не лишен чувства юмора. Преподнося такой своеобразный подарок на день рождения бывшему профессору и наставнику, он хотел внушить Аддлтону, что тому теперь якобы ничего не угрожает.

– Вы хотите сказать, что Гейдон Каупер – один из студентов Аддлтона? – вскричал я. – Но как вам это удалось выяснить?

– Мне помог старый знакомый, доктор Харбинджер из Оксфорда, к которому я обращался за консультацией в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда собирал улики против шайки Мориарти, куда, как вы знаете, входил полковник Себастьян Моран, являвшийся правой рукой гениального преступника[33]. Поскольку полковник учился в Оксфорде, мне удалось узнать от доктора Харбинджера несколько занятных фактов о Моране. В частности, именно он поведал мне, что уже в студенческие годы Моран был одержим пневматическим оружием[34].

Доктор Харбинджер, достигший весьма преклонного возраста, давно уволился из университета. Сейчас он живет с семьей дочери в Челси. Несмотря на это, он продолжает поддерживать отношения с бывшими коллегами и до сих пор проявляет большой интерес к университетским делам. Когда я вчера его навестил, доктор поведал мне историю Гейдона Каупера, пусть и не всю.

Тот проходил магистратуру на факультете древней истории. О нем отзывались как о весьма одаренном молодом человеке, которого ждет блестящее научное будущее. Профессор Аддлтон выбрал его из числа студентов, чтобы Каупер помог ему в работе над черновиками для будущей монографии.

К величайшему сожалению, помимо неоспоримых талантов Гейдон Каупер обладал весьма неуравновешенным характером и время от времени вел себя странно. После нескольких инцидентов – речь в основном шла об угрозах самого вздорного свойства в адрес других студентов – о Каупере заговорили в деканате. Насколько я понял, молодой человек крайне болезненно реагировал на любую малость, в которой усматривал, справедливо или нет, пренебрежение к себе. В марте тысяча восемьсот восемьдесят второго года эта его болезненная мнительность особенно обострилась. Обратите внимание на дату, Уотсон, она очень важна. То, о чем я говорю, происходило незадолго до публикации труда профессора Аддлтона и, вне всякого сомнения, было с ней связано.

Доктор Харбинджер не помнит всех подробностей – дело тогда замяли. Насколько я понимаю, Гейдон Каупер снова угрожал, на этот раз не кому-нибудь, а самому Аддлтону. Однажды студента поймали на том, что он барабанил в дверь кабинета профессора, требуя, чтобы Аддлтон его впустил. Когда Гейдона уводили, он бросил странную фразу: мол, теперь не умеют благодарить, а вот он, когда представится возможность, выразит свою признательность не посвящением, а другим, более весомым образом.

Думаю, мы можем с уверенностью заключить, что Гейдон имел в виду посвящение, которое профессор адресовал ему в своей монографии. Именно оно по непонятным причинам вызвало гнев студента…

В этот момент лежащий подле нас человек издал тихий стон, заставивший моего друга немедленно прервать повествование.

Профессор Аддлтон полностью пришел в себя и, широко распахнув глаза, впился цепким взглядом в лицо Холмса. С трудом преодолевая боль, он зашевелил губами, пытаясь вымолвить одно-единственное слово.

– Соавторство, – едва слышно прошептал Аддлтон.

– Соавторство? Помилуйте, профессор, это же нелепость. Вы долгие годы вели раскопки, занимались исследованиями… Гейдон Каупер был всего-навсего вашим помощником. Кстати, позвольте представиться, меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон, и нас привело сюда ваше дело. А теперь, сэр, прошу вас, не пытайтесь разговаривать. Вы серьезно ранены, и любое усилие может оказаться для вас фатальным. Будет гораздо лучше, если я продолжу свой рассказ, а вы каким-нибудь необременительным образом дайте мне знать, правильно ли я излагаю факты. Смежите веки один раз, и это будет означать «да», два раза – «нет». Согласны?

Профессор один раз прикрыл глаза, и Холмс немедленно возобновил свое повествование, на этот раз обращаясь непосредственно к Аддлтону:

– По свидетельству доктора Харбинджера, последний инцидент с Гейдоном Каупером стал каплей, переполнившей чашу терпения. Состоялось заседание совета, на котором молодого человека решено было отчислить. В тот же день ему указали на дверь. Доктор Харбинджер не смог припомнить, кто участвовал в заседании, однако я полагаю, что вы, профессор, на нем присутствовали. Я прав, сэр? Дайте знак.

Мы с Холмсом внимательно вглядывались в лицо профессора. Его глаза неотрывно смотрели в одну точку, а веки даже не шевельнулись в знак того, что он слышал и понимал Холмса. Однако губы Аддлтона дрожали, а лицо исказила гримаса страдания, причем не столько физического, сколько душевного.

Помолчав, мой друг продолжил, наклонив голову к Аддлтону, чтобы археолог лучше его слышал:

– Мне бы не хотелось больше причинять вам боль, любезный профессор, и потому я перейду к последующим событиям и вкратце изложу, чт́о привело вас сюда, в Бодмин-Мур, на трагическую встречу с вашим бывшим студентом Гейдоном Каупером.

Каупер оказался человеком заносчивым и гордым и потому крайне болезненно воспринял свое отчисление из Оксфорда. На его столь многое обещавшей научной карьере теперь стоял крест, он лишился доброго имени. Во всем этом он винил вас, профессор Аддлтон, однако нам ни к чему сейчас останавливаться на том, прав он был или нет. Помимо того что он рассчитывал, без всяких на то оснований, стать соавтором вашей монографии, Каупер, вне всякого сомнения, ожидал, что вы вступитесь за него на заседании, где обсуждался вопрос о его исключении. После того как Гейдона вышвырнули вон, он думал только о мести, и ни о чем другом, и потому на протяжении пяти лет, в годовщину публикации вашего труда, посылал вам письма с угрозами. О том, что в письмах содержались угрозы, я догадался, когда ваша дочь, обратившаяся ко мне вчера с просьбой о помощи, описала странные перемены в вашем поведении.