Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов

они, заклятые враги, но… Вот этот противительный союз постоянно путался между мной и Робертом. Я, например, полностью утаил от него неприятную историю с Флавианом. Ничего никогда не скрывал, а о Флавиане — молчок.

Однажды в дверь к нам постучали. Я как раз возвратился из школы и обедал холодной картошкой с постным маслом. Лук, жаль, кончился, и хлеба маловато. Еле оторвался от тарелки, открыл. На пороге стоял солидный, коммерческого облика немец. Он улыбнулся и ткнул себя в грудь:

— Я — Флавиан, два раза Россия: в шестнадцатом и сорок третьем.

Он попросил воды, попил, вытер платком рот, повторил: «Данке, данке» — и спустился вниз. Я проследил за ним из окна. Их, оказывается, перевели работать в соседний двор. На следующий день, едва я прибежал из школы, — опять стучит. Мы с сестренкой как раз сели за блины с патокой. Она крепко отдавала бензином, похоже, везли в дурно промытой цистерне. Но терпеть можно.

— Чего тебе? — грубо крикнул я. — Чего лезешь?

Он опять попросил воды. Спустился вниз не сразу, а помялся на пороге, строя из своих сосисочных пальцев разное зверье. Сестренка довольна, шепелявит:

— Флявиан, Флявиан, я тебя жду завтра.

Я угостил его блином. Он поморщился, но съел. Неделю он пропустил, но потом пришел, зажимая под мышкой прозрачную шкатулку из наборного плексигласа.

— Для ниток, фроляйн, — объяснил он.

Я, конечно, отнекивался, отнекивался, а сестренка хвать подарок и юрк под раскладушку. Щеткой ее выгонял — не выгнал. Уцепилась за ножку и молчит. Чтоб не задолжать, я отдал Флавиану кресало и новый трофейный фитиль, настоящий, с красно-синей плетеной строчкой посередке. Кроме того, отвалил сигарет мексиканских и английских. Флавиан поклонился, опустив козырек сдвинутой набекрень каскетки, и церемонно щелкнул бутсами.

Мы быстро привыкли, что днем он гостит у нас и обсуждает различные важные проблемы, главным образом — скоро ли заключат мир и когда наш отец вернется с фронта. Больше всего он любил танцевать с сестренкой, хлопая в ладоши и приговаривая:

— Мир, мир! Мюнхен!

Незаметно влез в наши сердца, без мыла. Встанет на четвереньки и пожалуйста — зоопарк. Сестренка хохочет, и я, между прочим, смеюсь, вместо того чтоб вытурить его подальше — к чертовой бабушке. Повеселит нас Флавиан и обратно печи класть. Не было у меня ощущения, что он — враг, немец. Если бы мне доказали документально, что именно он разрушил наш город — и тут бы я ни за что не поверил.

Но кто же тогда все это совершил, если не он, наш милый и добрый Флавиан, который и в плен-то попал в сорок третьем, когда наши ворвались в город?

Щепетильный характером до одурения. Чай пил с личным сахарином, объедать — не объедал, корочки хлеба не возьмет, к леденцу не притронется.

— Я — бедный старый мауэр, — говорил он сестренке, — но подожди — войне капут, я тебе пришлю из Мюнхен серебряный заяц мит шоколад.

Господи, что они все, сговорились приехать сюда из Мюнхена?

Вечером, когда Флавиан возвращался в колонне пленных, сестренка обязательно махала ему рукой:

— Вон Флявиан, вон наш Флявиан!

Мама из госпиталя приползет после дежурства, с ног валится — дело ей до того, что там сестренка увидела в окне или прячет в углу среди жалких тряпичных кукол.

Иногда Флавиан играл на губной гармошке, очень тихо, боялся — соседи услышат «маленький консерт». Губная гармошка нас и погубила. Они все-таки услышали, выследили Флавиана и донесли дворнику. Дворник комендантше — тете Кате. Комендантша вызвала мать. Если б не отец в чине майора и не работа матери в эвакогоспитале, то вполне возможно, что вмешалась бы и милиция, а может, еще кто посерьезней, вроде таинственного «смерша», о котором все предостаточно наслышались, но которого никто, к счастью, близко не встречал, и бог ведает, чем бы это кончилось для нашей семьи и Флавиана. Связь с пленными у нас, конечно, хилая. Ее по-настоящему не раскрутить, но неприятностей не оберешься. К тому же недавно по городу бродил слух, что одну женщину арестовали за связь. Мама испугалась до смерти. Тетя Катя раньше служила разведчицей в партизанском соединении Ковпака. Носила медаль на внушительной груди и мазала рот ярко-красной помадой. Маму она жалела — знала, каково стирать кальсоны. Доносчику тетя Катя погрозила кулаком, однако операцию все-таки провела по-военному, без долгих околичностей. Мама нагрянула в разгар «маленького консерта». Она ни в чем не разобралась. Преступление — налицо. Немец проник в ее кухню и неизвестно что вытворяет с ее детьми. Тетя Катя дежурила в подъезде. В своей жизни я получал много затрещин, но эта запомнилась особенно. В войну мамина кисть от стирки отяжелела, набухла синими венами.

— Мало тебе, — воскликнула она с порога, — что фашисты полсемьи перестреляли, так ты их еще и в квартиру тащишь, выродок проклятый. Отец кровь проливает, а ты с немцами якшаешься. Убью собственными руками.

Сестренка юрк под раскладушку и в слезы. Но маме все нипочем. Она разъярена и страшно несправедлива. Флавиан постучал сам, а мы ни капельки не виноваты. Мама в слепой ненависти схватила его за плечи:

— Пошел вон, мерзавец, чтоб духом твоим здесь не пахло, если не хочешь за решетку!

Флавиан ладонью прикрыл жирный затылок, каскетка свалилась на пол.

— Я не эсэс, фрау, я — мауэр, я — мауэр! — жалко шептал он, торопливо засовывая в карман кителя губную гармошку и кисет с махоркой. — Я играл свой любимый мелодий для маленькой фроляйн. Однажды съел блинчик. Не надо говорить никому. Пожалюйста, пожалюйста.

— Все вы теперь мауэры, — вдруг заплакала мама, хлопнув дверью.

С тех пор Флавиан исчез. Сестренка и я долго скучали по нем. Но об этом, разумеется, молчок, Роберту ни звука, иначе нашей дружбе каюк.

54

В конце концов Роберт смирился с появлением доктора Отто в мастерской. Податься некуда, а жизнь при Реми́ге ни с чем не сравнить: сытная, интересная. Инструментом овладеваем — стамеской, лобзиком в особенности, плоскогубцами. Свежо, по-лесному пахнет фанерой, клеем. Проволока медная, алюминиевая, стальная, гвозди, заклепки, болты, гайки, скрепы — что пожелаешь. Будто долгожданный конструктор мама тебе купила в Пассаже. Вечером гостей приглашают, сидим, беседуем — и ты не последний. Нет-нет да и слово вставишь. Вкусно, между прочим — немаловажный факт. Реми́га — лауреат Сталинской премии, литер «А» получает и спец-паек. Квашеной капусты из ведра в коридоре бери сколько угодно. И мама рада — это тебе не по Бессарабке мотаться. Колонией теперь никто не грозит. Гусак-Гусаковы тоже счастливы. Вася вахтер в