Песталоцци. Воспитатель человечества - Андрей Маркович Максимов

Однако известно, мир — в глазах смотрящего. Как часто мы видим не то, что есть, а то, что хотим углядеть. Люди Якоба увидели то, что им хотелось, и сделали вывод: все строится медленно и не так, как положено. К тому же они безо всяких на то оснований решили, что Песталоцци растрачивает деньги тестя не на строительство, а неизвестно на что.

Трудно найти более честного и щепетильного в денежных вопросах человека, чем Песталоцци. Но Шульту не нужна была правда, ему необходимо было убедиться самому, а главное, чтобы убедились все другие, в том, что его зять — человек бессмысленный и бесчестный, что он неправильно тратит его средства.

Поэтому деньги необходимо вернуть, дабы не разворовывались.

Ни уговоры Анны, ни ссылки на то, что пострадает маленький Яков, не помогли: Шульт потребовал незамедлительного возврата средств.

Ганс Якоб на этом не остановился. Ему захотелось воспользоваться ситуацией и вынудить дочь уйти от непутевого зятя. И он придумал, как это можно сделать.

Именно в эти дни Ганс Якоб и его супруга начали настойчиво говорить о сумасшествии Песталоцци и уговаривать дочь сдать мужа в сумасшедший дом. В этом деле они предлагали всяческую помощь. Имея в виду огромное влияние Шульта, очевидно, что, если бы Анна согласилась, Песталоцци заперли бы в сумасшедшем доме и его жизнь на этом бы закончилась.

Но родители плохо знали свою дочь. На венчании Анна дала обет Богу быть с мужем и в горе, и в радости и не собиралась его нарушать.

Настойчивые уговоры семьи Шульт привели только к тому, что отношения родителей с дочерью еще больше испортились.

Чуть позже Песталоцци признается в одном из писем:

«Мысль о том, что возможно поставить какое-либо дело, в котором сам являешься новичком и должен лишь приобретать знания, лучше, чем оно поставлено во всей местности — совершенно ошибочна и невыполнима»[40].

Но наш герой не сразу расстанется со своей мечтой о сельском хозяйстве. Он все еще пытается выращивать и продавать разные культуры, чтобы заработать хоть какие-то деньги.

Дом удалось не только достроить, но и спасти от долгов. По признанию самого Песталоцци: он был построен «необдуманно, несоответственно и нецелесообразно»[41].

Может быть…

Однако Нейгоф останется у семьи Песталоцци навсегда. Собственно говоря, эта усадьба — единственный, но весьма серьезный результат его, признаемся, весьма нелепого сельскохозяйственного эксперимента.

Здесь будет жить Яков. Здесь Песталоцци откроет свое первое учебное заведение для сирот. Здесь он напишет свой самый знаменитый роман, издание которого изменит всю его жизнь. Наконец, именно сюда — уже не к сыну, а к внуку — приедет наш герой, когда закроется его последний, как сейчас бы сказали — «проект», чтобы написать свою «Лебединую песню». Последние часы земной жизни Иоганн Генрих Песталоцци также проведет здесь.

Ах, как часто, дорогой читатель, движимые своими стремлениями, мы бросаемся на поиски чего-то, как нам кажется, желанного (хотя, на самом деле, смутного и неясного), но вдруг отыскиваем нечто иное — на самом деле, истинное и важное…

Ищем одно — находим иное. Сколько раз так случалось, не так ли?

Пытаясь заняться фермерством — делом, с точки зрения общества, полезным и даже престижным, правда, ему самому не очень интересным, Песталоцци обрел, а скорее признался себе самому в том, что наконец-то обрел свое призвание.

Сделал главное открытие собственной жизни: понял, чему именно эту самую жизнь необходимо посвятить.

Поскольку наш герой принадлежал к тому сорту людей, которые твердо убеждены: если событие не описано, то оно вроде как и не происходило вовсе, — то он любил писать дневники.

Несмотря на невероятную занятость, Песталоцци успевал записывать свои впечатления и выводы, даже в те дни, когда безуспешно пытался стать фермером.

Есть ли в его дневниках что-то о сельском хозяйстве?

Безусловно. Но немного. И как-то лениво, словно Песталоцци выполняет необходимую задачу.

Интонация написанного в корне меняется, когда наш герой рассказывает о сыне. Надо признать, что гораздо больше в дневниках Песталоцци-отца, нежели Песталоцци-фермера.

Примечательно, что Иоганн Генрих описывает свое общение с сыном вовсе не в жанре ностальгически-трогательных историй. Вовсе нет!

Он размышляет как педагог, который хочет поделиться своими наблюдениями и открытиями. Записывает в дневнике то, что впоследствии может пригодиться другим родителям в их воспитательном опыте. Пишет, наконец, как первооткрыватель, стоящий на пороге открытия новой системы.

«Я показал ему (сыну. — А. М.) воду, легко сбегающую вниз с горы. Я прошел с горы вниз, он пошел за мной и сказал воде: „Подожди меня, вода, я сейчас приду опять“… Мы следовали за водой, и я повторял ему несколько раз: „Вода сбегает с горы вниз“.

Я назвал ему животных, как, например: собака и кошка — звери, и, наоборот, дядя, тетя, Клаус — люди.

После этого я спросил: „Что это такое — бык, корова, теленок, мышь, наш Клаус, юнгфрау Ротт, слон, пастор?“ Он на это отвечал в большинстве случаев правильно, и если он отвечал неправильно, то этот ответ сопровождался во всех случаях смехом, показывающим, что у него было сознательное намерение сказать неправильно»[42].

Это ведь не просто описание прогулки папы с ребенком. Это то, что впоследствии ляжет в основу его «элементарного воспитания»: не стоит учить ребенка каким-то абстрактным, непонятным ему истинам, покажите ему окружающий мир, объясните природу и людей — и это станет лучшим уроком.

Природа, окружающий мир — вот лучшие учителя. Надо только научить ребенка всматриваться и в природу, и в мир, и в окружающих людей.

Такие серьезные педагогические выводы делает папа, просто прогуливаясь со своим ребенком.

Пример с водой появляется в этой записи не случайно. Именно вода — то, что интересует Песталоцци, пожалуй, более всего в окружающем мире. Вода — живая, — вывод для ребенка очевидный, не случайно он прощается с ней. Вода — это чудо природы. Мало того что она живет в движении, в отличие, скажем, от неподвижных кустов и деревьев. Так она еще и обретает разную форму: снег, дождь, туман, лед — это ведь все вода. Ну разве не чудо? Обрати на него внимание, и тебе не придется долго рассказывать сыну о чудесах природы…

Разве не очевидно, что эти выводы куда интереснее и важнее для Песталоцци, чем любая наука Чиффели?

«…ты должен с твоим [педагогическим] искусством неслышно идти рядом в тот момент, когда птица увлекательно чирикает и червяк ползет по листу, — прекрати свои словесные упражнения: птица, червяк