Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

— А у вас нет?

— Нет.

— А кем вы работаете?

Можно подумать, его хоть в малейшей степени это интересует, подумала Свифт — впрочем, без обиды.

— О, так, ничего важного. Не то что наука. — Затем перевела разговор на другую тему: — Должно быть, это стоящее занятие — быть певицей, как Делия. Интересно знать, успешна ли она в карьере?

— Думаю, да — судя по тому, как держится, и по тому, что говорит о ее карьере Джессика.

— Держится! Всякий может держаться, а оценка подруги не многого стоит в большом мире, где критики и собратья-профессионалы так и ждут возможности, чтобы вцепиться в счастливца.

— Невозможно судить, пока не услышим, как она поет.

— А тогда вы определите?

— Да. Музыка — моя величайшая услада, за пределами работы. Мне довелось слышать множество музыкантов различного качества, и не трудно будет определить, в ком есть это божественное «нечто». А вы любите музыку?

— Было время, когда я ходила слушать концерты в обеденный перерыв, если удавалось. И еще — в Уигмор-Холл. Я очень люблю Моцарта, могу его слушать часами. Но среди моих интересов также есть и то, что вы сочли бы вульгарщиной. Песни Поэла Коуарда и зажигательные хоровые припевы из мюзиклов — это больше мне по вкусу.

Они вышли за пределы упорядоченного английского парка и сейчас спускались по широкой лестнице, ведущей в оливковую рощу. Пение птиц здесь было поистине ликующим и почему-то звучало гораздо громче, чем привыкла Марджори.

— Почему они поют так громко?

— Птицы? Потому что нет шума, в котором могло бы потонуть их пение. Ни уличного движения, ни голосов.

— Только отдаленный ропот моря.

— Ропот? Не слышу никакого ропота, и море было очень спокойно сегодня утром. Я спустился на пляж, как раз когда всходило солнце.

— Шум моря у меня в голове. А в Англии море всегда ропщет или разбивается о скалы, то наступает, то отступает. Это беспокойное море. А у Средиземного нет приливов.

— Есть, но только очень слабые, всего на несколько футов. И его раздирают жестокие шторма.

— Да, я слышала, что его дно усеяно тысячами и тысячами обломков кораблей. Вся история Европы там, внизу. — Ее мысли унеслись к зеленым глубинам. — Финикийские ладьи, и триремы,[22]и римские военные корабли, и пиратские суда, и величественные галеоны. Черепа, и сундуки, и пушки, и амфоры, и ларцы с золотом и драгоценностями — все великолепие цивилизаций, погребенное в соленой пучине.

— Если мне будет позволено высказать догадку, — промолвил Джордж, бросив на Свифт оценивающий взгляд, — я сказал бы, что вы зарабатывали себе на жизнь с помощью слов и воображения.

— О нет, — поспешила возразить сочинительница. — Я вообще не зарабатываю себе на жизнь; я же вам сказала — у меня нет работы. — Писательница остановилась, чтобы повнимательнее рассмотреть сучковатые стволы. — По-моему, это оливы. Мне кажется, деревья в очень запущенном состоянии. Поскольку они посвящены богине Афине, я бы подумала, что неразумно их не холить.

— Дорогая моя Марджори…

— Сейчас вы собираетесь сказать что-то покровительственное. Всегда так бывает, когда мужчины начинают фразу со слов «Дорогая моя Марджори». Не думаю, что у вас есть какое-то особое отношение к Афине, хотя, если подумать, она ведь богиня войны.

— С какой стати богиня войны должна иметь ко мне какое-то отношение? Я не военный и никогда им не был.

— Нет, но вы производите орудия войны.

— Ничего я не произвожу.

— Ну, производили же когда-то, не так ли? Разве не этим занимаются физики-ядерщики?

— Хорошо бы вы не заводили все время эту волынку насчет того, что я ученый-ядерщик. Я физик, а физики разгадывают тайны Вселенной. Нет, не тайны, а законы мироздания.

— Я-то как раз думала, что все эти частицы плохо подчиняются законам. А Афина и ей подобные — точно такие же тайны Вселенной, как атомы, изотопы и прочее.

Когда же в ней появилось это непреодолимое желание дразнить, раздражать, донимать и подначивать? Раньше такого не наблюдалось. В прежней своей жизни она была терпеливой, но сейчас ее так и подмывало ловить людей на слове, припирать к стенке. Хотелось понять их и, что того хуже, заставить понять самих себя. Вдруг нахлынула волна тоски. Перед ней опять вставал все тот же мучительный вопрос: что проку в жизни для нее самой, для других? Вот исключительно милый, дружелюбный человек, явно страдающий от какого-то нервного напряжения — это прямо-таки было на нем написано! — и вот она, которая подкалывает, уязвляет его, словно это какой-то предмет для душевного препарирования.

— Извините. Язык мой — враг мой.

— Это так. Неудивительно, что у вас нет работы. Могу представить, что вашим коллегам очень нелегко работать с вами бок о бок.

Удар пришелся в цель, но она сама виновата.

— В современном мире нас обязывают, если хотим зарабатывать на жизнь, трудиться в коллективе, — поморщилась Марджори. — Для некоторых людей это очень трудно.

Ее не удивило и не расстроило, когда Джордж сказал, что собирается выкурить трубку.

— У нас еще будет время осмотреть остальную часть сада, хотя, судя по всему, там одно лишь запустение.

Свифт смотрела, как он пробирается по крутой извилистой тропинке, которая спускалась к той самой уединенной бухточке, о которой Делия сказала: «Божественный маленький пляж, с валунами и поразительно чистой водой. Мы пошлепали по ней босыми ногами».

По лицу Джессики тогда было видно, что она не хочет, чтобы Делия рассказывала про бухту. Но ведь все они, как прекрасно известно, находятся здесь на равных условиях. Почему же ей или Джорджу заповедано наслаждаться пляжем, как Делии с Джессикой? И если они его обнаружили, то почему бы ей и Хельзингеру точно так же не открыть его для себя? Но в этом была вся Мелдон. Собака на сене. Считалось, что война выметет всю дрянь и мелочность в людях и в «чудном новом мире» послевоенной Англии не останется общественных классов, не будет деления на «мы» и «они».

Какая чушь! Пять или шесть лет войны и еще несколько лет правления угрюмого социалистического премьер-министра и аскетичного министра финансов не могли зачеркнуть долгие века феодализма. Джессика принадлежит к высшим классам, явно и безоговорочно. И пока живет и дышит, будет презирать такую женщину, как Марджори, которая не родилась под счастливой звездой. Скорее в капусте, усмехнулась она. Ее отец был огородником…

Вот так и получилось, что именно писательница, в одиночку отправившись на разведку, обнаружила участок с заброшенным каскадом фонтанов, с замечательными скульптурами и пустыми каменными желобами, с причудливыми извивами и поворотами и удивительными мифологическими каменными фигурами.