Лес великого страха - Мария Гинзбург

За день до появления Гюнтера в Зойберкунстшуле Хаген, так и не помирившись с подругой, направился в далекую деревушку на преддипломную практику. Сначала Светлане хотелось только отомстить; вот так и получилось, что ее первым мужчиной стал не тот, кого она любила всем сердцем, а заезжий химмельриттер, к тому же сын ее кровного врага. Хаген все не возвращался; да и ни какого сравнения с Гюнтером он не выдерживал, страсть всегда делала Хагена мучительно скованным. Светлана полюбила тело химмельриттера – длинное, гибкое, горячее. Она сосредоточилась на этом воспоминании, сил сдерживая рвущийся из горла крик. Вот уже много лет мужские тела не вызывали у ведьмы ничего, кроме отвращения и ненависти. А теперь Светлане хотелось изменить свое отношение к ним, и она обрадовалась возможности, предоставленной так вовремя вернувшейся памятью.

Сквозь человеческую ипостась любого оборотня всегда проглядывала его звериная суть. И если Светлана научилась скрывать ее, чтобы выжить, то у Гюнтера никогда не было такой необходимости. Оборотни все еще находились вне закона в Боремии, но химмельриттеры всегда стояли НАД законом. Младшему Штернхерцу нечего было опасаться, и в каждом его движении, ленивом и плавном, во взгляде его серых глаз, чувствовался змей – мудрый и холодный, хотя огнедышащий и еще очень юный.

И Светлана поняла, за что она любит Хагена – и будет любить его всегда. Как и он ее.

За воспоминание о ночи в лесу, полной факелов, криков, лая собак и смертельного страха. Каждый из них был одинок в ту ночь, но такая ночь была в жизни их обоих. И за это понимание она до сих пор была благодарна Гюнтеру.

Ведьма снова задержала улыбку прошлого, удивительное и восхитительное чувство благодарности и уважения, а не презрения к мужчине.

Возможно, легкое, спокойное отношение химмельриттера к любви и жизни объяснялось тем, что он никогда не бежал по ночному лесу один, оставив за собой растерзанное тело отца или матери. Но Гюнтера фон Штернхерца, хоть он и родился и провел всю жизнь под защитой имени отца и стен Цитадели, нельзя было назвать ручным зверем. Светлане показалось, что Гюнтер чуть пришепетывает – словно бы из-за раздвоенного языка, которым обладают все змеи. Когда она сказала ему об этом, химмельриттер усмехнулся и ответил, что еще не совсем оправился от недавнего ранения в горло, повредившего голосовые связки. Шрама на шее не было, и девушка сообразила, что Гюнтера ударили магией.

– И сколько же драконов ты убил? – спросила Светлана.

– Не знаю, – признался он. – Но участвовал в ста двадцати боевых вылетах.

Гораздо позже, став боевой ведьмой и тоже разменяв свою первую сотню боевых вылетов, Светлана поняла, что опыт насилия, совершенного тобой, тоже меняет душу – но иначе, чем насилие, совершенное над тобой. И тогда же она почувствовала, что нельзя считать первое лекарством от второго, и что тех, кто пережил унижение и боль, возможность нанести ответный удар иногда опьяняет слишком сильно. А для Гюнтера схватка всегда была лишь игрой, где он мог оказаться ловчее, сильнее и быстрее – а мог и не оказаться.

«О Водан, как хорошо, что перед смертью мне вспоминаются те солнечные дни, полные покоя и счастья», подумала ведьма. – «Как мало, в сущности, в моей жизни было дней, ради которых стоило жить. Если все сложить – месяц, не больше. Вот почему так?».

Однако воспоминания омрачала некая тень, маячившая, подобно облачку на горизонте. Ведьма снова погрузилась в воспоминания, смутно надеясь поймать эту черную кляксу. Она уже догадывалась, что скрывается в ней. Доктора сказали, что Светлана сможет считать себя полностью здоровой, только когда полностью вспомнит о…

О том, что произошло, когда Хаген вернулся в Зойберкунстшуле.

Караван вышел на открытое место, и поляна была залита солнцем. Светлана вздрогнула и прищурилась. В траве яростно стрекотали кузнечики. Две скалы в противоположном конце поляны, оплетенные дикой лозой, сразу не понравились ведьме. Идеальное место для засады, тем более что дорога проходила между ними.

«Почему Марина не пошлет кого-нибудь проверить, что там?», недовольно подумала целительница.

В следующий миг разведка стала ненужной – обитатель холма показал себя во всей своей красе.

Над обугленными останками купеческого каравана засиял ярко-голубой шар. Солдаты шарахнулись врассыпную. Благодаря алым мундирам они казались Крону, смотревшему на них сквозь пелену магической сферы, семечками граната, по которому кто-то сильно стукнул кулаком. Кокон, сплетенный из Чи, лопнул. Водопад голубых искр обрушился на толстяка, оказавшегося рядом с местом появления имперского мага.

– Лейтенант Худой, второй отдельный корпус дивизии Алых Кобр, – приложив руку к высокой шапке, отрапортовал мандречен. Крон хмыкнул. Внешность лейтенанта являла собой полную противоположность его фамилии.

– Прибыли из Эребора, как только стало известно, что Ежами уничтожен купеческий обоз, – продолжал Худой. – Нападение имело место около суток назад, судя по состоянию тел.

– Вольно, – сказал маг, отломил от апельсина дольку и отправил ее в рот. «А мне все ж таки не удалось разорвать эту проклятую последовательность – вода-еда-труп», подумал имперский маг и усмехнулся.

Лейтенант стряхнул уже начавшие гаснуть искры с обшлагов.

– А где чучело, которое для нас смастерили Ежи? – спросил Крон.

– Прошу за мной, господин имперский маг, – ответил Худой.

Они прошли вдоль черных скелетов повозок. Ежи были здесь совсем недавно – Крон видел ниточки Чи, спутанные в разноцветную паутину, уже потускневшие, но все еще хорошо заметные. Две синие, красная, коричневая и голубая. Два мага Воды, один маг Огня, по одному Земли и Воздуха. Судя по толщине линий, самый сильный волшебник из партизан тянул на четвертый магический класс, остальные были магами третьего–второго. Больше всего Крона обрадовало то, что его антагонист – маг Земли, которому Крон, как маг Воздуха, противостоять не мог – оказался волшебником всего лишь второго класса. Сам имперский маг буквально месяц назад защитился на пятый магический класс.

– Вот оно, – сообщил лейтенант.

Они остановились перед чудовищным бурым комком, из которого подобно иглам в шубке ежа торчали стрелы с разномастным оперением. Кроме обычного для эльфов трехстороннего оперения из черных и белых перьев имперский маг заметил и серые ленточки пергамента. Ежи пользовались стрелами и мандреченского производства.

– Они явно не испытывают недостатка в стрелах, – произнес Крон и положил в рот последнюю дольку. Худой не удержался и шумно сглотнул слюну. Апельсины армейскими фуражирами в Бьонгард не поставлялись, а апельсиновые деревья если и росли в Лихом Лесу, то примерно в то же время, когда на берегах Залива Вздыбленного Льда цвел миндаль.

– Так точно.

– Стрелы выдернуть, забрать с собой, – приказал Крон. – Сделать надпись на каждой: «За…» Как его звали?

Он махнуд рукой в сторону обезображенного трупа.