Военный врач. Хирургия на линии фронта - Дэвид Нотт

Видения все продолжались и продолжались. В четыре утра, когда встало солнце и заревели ослы, мне стали мерещиться слоны. Когда я пропустил завтрак в восемь, пришел руководитель миссии, застав меня в предкоматозном состоянии. У меня были гипертермия и обезвоживание, и, если бы мне тотчас же не помогли, случился бы необратимый тепловой удар, и я бы умер. Анестезиолог тут же взял ситуацию под контроль и положил меня в палату, где я же и работал, установил мне катетер и внутривенную капельницу – литры физиологического раствора спасли мне жизнь.

Вскоре после выздоровления меня попросили осмотреть девочку лет тринадцати, которая нуждалась в кесаревом сечении – роды у нее продолжались вот уже три дня. Хотя шейка матки и была полностью раскрыта, акушерки могли лишь дотронуться до головы ребенка и полагали, что он все еще жив.

Я подошел к этой красивой девочке и взял ее за руку, чтобы поприветствовать, но она резко отстранилась и, прежде чем я успел объяснить, кто такой, плюнула мне в лицо.

Я был так потрясен, что отпрянул и поспешно покинул палатку. Мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Помню, как пошел искать своего анестезиолога, который был родом из Лиона. Он попытался найти этому объяснение, сказав, что она, наверное, ненавидела всех мужчин – скорее всего, ее изнасиловали, и вся семья наверняка была мертва.

Все еще потрясенный, я нуждался в небольшой передышке, прежде чем вернуться и осмотреть ее, поэтому мы направились в штаб, расположенный в нескольких сотнях метров. Примерно полчаса мы обсуждали разворачивающуюся вокруг нас трагедию. Я попросил коллегу-анестезиолога вернуться вместе со мной – перед операцией девочке было необходимо сделать спинальную анестезию. Когда же мы зашли в палатку, увидели, что поверх нее была накинута простыня.

Я очень редко плачу во время своих поездок, но работа в Чаде становилась почти невыносимой. Меня просто прорвало после всех этих недель эмоциональных пыток и стресса, которым мы все подвергались. За неделю до этого трагического случая на операционном столе после кесарева сечения умерла женщина. У нее была малярия, она страдала от анемии, и, думаю, это был ее шестой или седьмой ребенок. Это было ее третье кесарево сечение, и акушерка подтолкнула меня к тому, чтобы я ее прооперировал. У нас не было аппарата УЗИ, и приходилось ограничиваться физическим обследованием. Четверо ее детей ждали у входа в операционную. У нас был для нее только один пакет с кровью, а в банке крови было совершенно пусто.

Прежде ей уже дважды делали разрез по Пфанненштилю в верхней части лобка, поэтому я решил выполнить срединный разрез – такой вариант показался мне самым безопасным. Я сделал его под спинальной анестезией, когда пациент остается в полном сознании на протяжении всей операции. Казалось, все складывалось хорошо, пока я не разрезал нижний сегмент матки – там меньше мышц, и она не так сильно кровоточит. Оказалось, что в этом месте много рубцовой ткани, а мочевой пузырь зажат – я аккуратно отодвинул его в сторону. Стоило мне вскрыть матку, как началось сильное кровотечение. Обычно плод находится прямо под разрезом, и достаточно слегка раздвинуть его пальцами, чтобы нащупать голову и вытащить ребенка. Сейчас же оттуда лилась кровь. Из-за нехватки персонала в операционной были лишь я и анестезиолог, помогал нам обложенный инструментами стол.

Сдавив кровоточащую матку большим тампоном, я сказал коллеге, что мне нужна помощь. Мы оба принялись звать на подмогу, но минут десять никто не появлялся. Удалось найти только молодого парня. Под наблюдением анестезиолога он вымыл руки и надел стерильные хирургические перчатки и халат, чего никогда прежде ему делать не доводилось. Я объяснил, что положу его руки туда, куда мне нужно, и он не должен ими двигать. У меня даже не было нормального отсоса, чтобы удалить кровь, – лишь устройство с ножным приводом, которое я изо всех сил накачивал, чтобы добиться хоть какого-то эффекта.

Я никак не мог понять, почему она так истекает кровью, но потом до меня дошло. Я разрезал плаценту, которая, должно быть, приросла к рубцовой ткани, оставшейся от предыдущих кесаревых. Я был зол на себя, ведь должен был это предвидеть.

Пока рука моего нового ассистента сжимала сделанный разрез, пытаясь остановить кровь, которая теперь уже хлестала, я сделал еще один разрез верхнего сегмента матки, чтобы попробовать пробраться сквозь мышцы и достать ребенка. Ситуация между тем начала выходить из-под контроля. Объем кровоснабжения матки в конце беременности обычно составляет примерно 600 мл в минуту. Должно быть, пациентка потеряла уже больше двух литров крови. Меня охватила паника – я понимал, что эта женщина может умереть у меня на руках. Анестезиолог быстро ввел ее в общий наркоз, но аппарата ИВЛ не было, поэтому пришлось осуществлять вентиляцию легких вручную.

Наконец мне удалось нащупать ребенка, и я вытащил его наружу сквозь поток крови. Я отчаянно пытался остановить кровотечение, наложив на матку швы, и в какой-то момент даже подумал, что одержал победу. Анестезиолог ввел стандартные препараты для стимуляции сокращений матки, но она оставалась крайне вялой, а из ее нижней части по-прежнему сильно текла кровь. Несколько минут спустя он посмотрел на меня и покачал головой. Она умерла, и ребенок – тоже.

Я был в крови с головы до ног, поэтому быстро переоделся в чистую одежду и вышел из операционной, чтобы объяснить, что произошло. Старшему ребенку было около десяти лет. Я спросил, где его отец, и мальчик сказал мне, что он был убит джанджавидами.

Позже в ту неделю я изо всех сил пытался выяснить, что стало с детьми этой женщины. Я чувствовал свою ответственность и хотел передать им деньги через УВКБ ООН, заведовавшее лагерями беженцев. Я отдал всю наличку, которая была у меня с собой, около 300 фунтов, официальному представителю и сказал, что по приезде домой выпишу банковский чек, чтобы им помочь. Вернувшись домой, я потратил немало времени в попытках разыскать их, но все было тщетно.

Даже годы спустя я испытываю чувство отчаяния, вспоминая о том случае. Он затронул не только меня. После неудачной операции мы с анестезиологом, подавленные, молча вернулись в штаб миссии. Я чувствовал напряжение, исходящее от него, когда мы подходили к нескольким сидящим за столом иностранным волонтерам, которые пили и курили. Когда мы приблизились к ним, он, окончательно потеряв самообладание, опрокинул их стол и швырнул в воздух пепельницы и пиво, принялся кричать и вопить, ломая стоящие на веранде стулья и все, что только попадалось под руку. Я точно знал, что он чувствует.

Эта исключительно тяжелая поездка наконец подошла к концу, и после возвращения в Лондон я отправился в штаб-квартиру «Врачей без границ», чтобы отчитаться о ней. Это стандартная процедура после каждой командировки, и обычно она занимала не более сорока пяти минут. Перед этим я принимал пациентов в амбулатории, поэтому пришел к ним в элегантном костюме и галстуке.