Исповедь - Юра Мариненков

Первым делом парни стали вытягивать какие-то предметы из горы заваленного хлама. Через пару минут, почти двухметровая груда забытых вещей, была полностью растормошена и в одном из уголков сырого помещения уже начинали стелиться старые, грязные матрасы, опускающиеся на найденные деревянные доски. Это вполне напоминало обычную кровать, уровень которой был чуть меньше половины метра от земли. Он понимал, что, скорее всего, такая высота была нужна для защиты от крыс, о которых ему пока что приходилось лишь слышать от когда-то живых старцев в их храме.

Через минут десять эти двое уже лежали на своих матрасах, переговариваясь между собой и опять произнося что-то в Ромину сторону. В какой-то момент, неудобно походив по мрачной комнате, он зашагал в то место, где лежал Артур и, подойдя к его матрасу, молча протянул руку в сторону фонаря.

– Куда? Убрал свою клешню поганую, – резко прервал свою веселую беседу Артур и никак не радостным взглядом посмотрел на него. – Иди отсюда! Вон, в том углу спи! В куртку свою посильнее завернись и всё окей будет. Отвечаю. Ты же поп. – Снова так же холодно сказал ему он, засмеявшись на последней фразе.

– Дайте парню фонарь, – вдруг неожиданно раздался грубый, почти сонный голос из другого, абсолютно темного угла подвала. Это был их командир, который, видимо, уже почти спал.

Артур злобно посмотрел на бесчувственное лицо стоящего рядом парня, первые несколько секунд даже не убирая свой взгляд куда-то в другое место и, схвативши свой фонарик, кинул ему эту маленькую, но тяжелую вещь прямо в грудь.

– И чтобы вернул!

Тот молча пошел к той раскиданной куче и стал пытаться найти там хоть что-то, на чем можно было лечь? К счастью, снизу ещё оставалось несколько больших, почти полностью расслоившихся от сырости досок. Это было, скорее всего, от какого-то шкафа. Рядом даже ещё виднелась пыльная мягкая игрушка, похожая на безголовую собаку с тремя ногами.

Конечно, спать на дереве было не таким уж и приятным ощущением, но куда более хуже мог бы быть бетон, вечно отдающий своим медленно тянущимся холодом. Плюшевая собачка довольно неплохо сыграла роль подушки, а куртка хоть и с трудом, но выполняла задачу тонкого одеяла.

Он лишь лежал, молча благодаря Господа как можно больше за прожитый день. Правда теперь, почему-то полностью сконцентрироваться лишь на этом ему не давала самая частая мысль, больше других витающая внутри и больше других преграждающая поток мыслей в его голове – что происходит? Какие-то люди с автоматами, подвалы, луна и мертвый поселок – это лишь малая часть первичных загадок, бьющих в его голову порой сильнее шального пульса, затмевающая всю ту жизнь, что ещё вчера была относительной нормой.

Он постарался убрать это, хотя бы до следующего дня. Хорошо помолиться и попросить Бога. Попросить помочь всем им и даже тем двоим, что, как теперь ему казалось, не просто шутят над его видом. Ему верилось, что всё это неспроста и что так надо. Просто так надо…

Глава шестая

Ночь оказалась далеко не простой для Ромы. Сон забирал его в свою пустоту, как казалось, на очень короткие промежутки. Поначалу приходилось просыпаться от сильного ветра, бьющего окна во дворе домов, потом неожиданно и страшно стал слышаться писк, моментами ощущаемый прямо около головы ну а под утро, когда, как казалось, ко всем этим вещам уже появилась привычка, стала беспокоить глухая, как смерть, тишина. На какое-то время, он даже пытался немного двигаться, чтобы издавать хоть малейшие звуки жизни, но потом разочарование лишь увело его в один из темных углов подвала, заставив, свернувшись в свою дряхлую куртку, молиться как можно больше. На этот раз, в молитвах, вместе с приливом тепла, приходили воспоминания об отце. Только сейчас вспоминалось, что произошло и что уже не будет никогда. Мгновенно, от глухой стены бетона, соприкасающейся со спиной, стал тянуться грустный холод, теперь уже старых воспоминаний об их совместной жизни. Боль и тоска по старцу временами даже затмевала окружающий холод, царивший вокруг. Рома смотрел на тусклый свет, жадно светивший из двери их подвала, и представлял, что сейчас скажет ему, если тот войдет. В голове были лишь извинения и жадность времени, ценить которое ещё несколько дней назад он не мог так, как с легкостью чувствовал сейчас. В попытках представить его здесь, лишь больше ощущался ком в горле, не дающий дышать, слышать и даже, как временами казалось, видеть. Скорее всего, отец Михаил быстро навел бы порядок здесь. Поставил бы на место этих двух юнцов и тоже лишь молился. Представлялась безопасность, ощущаемая так же, как и тепло, исходящее всегда от него. Казалось, что с ним можно было бы пойти куда угодно, не задумываясь ни о чем. Убеждая себя, он понимал, что с ним мир открывался бы другими цветами и всё новое-старое вокруг давало больше хороших воспоминаний, нежели плохих. Но сильнее всего теплое воображение затмевал страх и скорбь. Эти вещи теперь, казалось, могли быстро обрубить любые попытки почувствовать что-то хорошее.

Когда сидеть уже не было сил, что-то навело его на легкую, абсолютно необдуманную мысль пойти в сторону того света. Он встал и тихими, небольшими шагами направился к полуоткрытой, немного выпускающей тусклый свет двери. Он понимал, что стоящий за дверью отче – лишь его мечты, поэтому ему просто хотелось выйти наружу. Выйти, чтобы до конца понять всё то, что было таким болезненным и не более того. Его тело аккуратно поднялось наверх, на первый этаж и стало вдыхать этот тяжелый, холодный воздух, стоявший сейчас в абсолютной тишине. Ощущения были совсем другими, никак не похожими на те самые, при тогдашних вылазках на поверхность. Со старцем всегда казалось, что это лишь на время и нужно только подождать. Потом обязательно будет всё по-другому. Но сейчас, в этот момент, стоя в одиночестве на пороге подъезда чувствовался лишь ледяной ветер, страшно бьющий по его лицу и напоминающий о том, что он здесь совсем один.

Оказалось, что в этом дворе был даже свой небольшой киоск, теперь уже похожий лишь на старую, ржавую, металлическую коробку. Так же, в скоплении уже ненужных машин были и детские горки, смотреть на которые хотелось меньше всего. Около одного из подъездов был какой-то самодельный, большой навес, накрывающий примерно пятьдесят квадратов земли, на которой стояли лавочки с полностью облупленной краской. Скорее всего, раньше это было чем-то вроде беседки, в которой люди собирались по вечерам