Испытание вечностью - Виталий Храмов

Потому что серая унылость обычной жизни ею была выедена – до тошноты. Бомбёжки, гибель бабушки, бегство на восток, где бедную сиротку – били, пинали, отпихивали от машин, вагонов. Голод. Грязные домогательства пьяного мужика, которому она ногтями разодрала всю морду. И если бы не молодой милиционер с тонкой шеей, этот мужик убил бы её.

Именно тогда Маша решила, что тоже будет бороться с беззаконием, защищать – слабых и беспомощных. Милиционер привёл её в отделение. Во всём отделении было только два милиционера – молодой тощий паренёк, что было нормой в те годы, и пожилой добрый дядька с рыжими от курева усами и пристёгнутым к плечу пустым правым рукавом. Этот дядька смотрел на Машу добрыми, ласковыми глазами, называл её «дочка». И впервые за несколько дней Маша – поела. Не было ничего вкуснее того хлеба с опилками и прозрачного кусочка жёлтого от старости сала. Именно дядька поморщился, когда она назвала свою фамилию, и выписал ей её новую фамилию – Иванова.

Потом – бесконечные пересылки по сиротским приютам. Голодные годы войны, работа – от темна до темна.

Условия жизни в детском доме были не то чтобы суровыми. Они были – безжалостными. Дети по природе своей – безжалостны. Им незнакомо сострадание. Взрослых рядом с ними не было большую часть времени. Взрослым было не до них – война, у всех море забот. Все, кто мог сражаться, были в армии, а мужиков заменили женщины, старики и подростки. Дети почти круглые сутки были предоставлены сами себе. Они работали в цехах, где были только дети от семи до четырнадцати лет, они жили в бараке, где на сотню детей для присмотра над ними была только немощная старуха, даже летом не снимавшая валенок и почти круглые сутки дремавшая. Отношения среди детей строились по закону волчьей стаи.

Именно тогда Маша прошла свою главную школу жизни. Именно сиротский приют её научил стойкости и непримиримости. У неё была своя собственная война.

Они толпами слушали репродуктор с сообщениями Совинформбюро о том, как страна сражалась с врагом. Всем бараком зачитывали до дыр газеты с описаниями героических подвигов бойцов и командиров Красной Армии.

Именно тогда её мечта укоренилась и выкристаллизовалась. И Маша стала к ней двигаться. Целенаправленно и настойчиво. Надо учиться – она училась. Надо заниматься физкультурой – занималась. Она стала отличницей по успеваемости, по физической подготовке.

Добилась перевода в спецприёмник НКВД. Она стала единственной девочкой в классе. Она была единственной девочкой в приёмнике. Ради неё одной никто не станет организовывать женского класса (тогда практиковалось раздельное обучение – мальчики отдельно, девочки отдельно. – Прим. авт.). Спецприёмник этот был аналогом суворовского училища. Но если в суворовских и нахимовских училищах из беспризорников готовили офицеров для армии и флота, то в их приёмнике готовили оперов НКВД. Натаскивали их, как собак. Дрессировали. И – пороли. Даже Машу. Причём в этот спецприёмник был особый отбор. Отбирали не самых умных, не самых покладистых. Наоборот – самых отчаянных и дерзких беспризорников, от которых вешались остальные приюты для беспризорников.

Впервые Маша оказалась в особом положении. Как единственная девочка, она стала неприкосновенной. Как волчица в стае. Из-за неё – каждый день драки! Но она – неприкосновенна. И это была проверка её женской силе. Тому, чему её учила бабушка.

После спецприёмника – полугодовая работа в «поле» сержантом милиции. Опять на отлично! Поэтому – спецкурсы. И тоже с отличием! Поэтому по окончании она – лейтенант, а не младлей, как все.

Жизнь была простой и понятной. Чёрно-белой. Противной и тошной, но – простой. Есть люди, а есть – уроды. Есть свои, остальные – чужие, а значит, враги. Есть цель, есть мечта, есть – путь к мечте. Всё остальное – побоку! Есть работа, служба, остальное – потеря времени. Есть коллеги, есть люди, нет – мужчин и женщин. Есть цель, всё остальное – средство её достижения. Но есть ещё и честь. До вчерашнего дня – просто честь. Теперь – девичья честь отделилась, образовавшись вдруг в самостоятельное понятие. Вчера Миша что-то сделал с Машей. Она лишилась невинности, но обрела Маша намного больше!

Её большая душа, зажатая рамками разума, не терпела монохромности, чёрно-белой и резкой контрастности жизни. Разум шёл к цели, душа хотела жизни. Красок, радости, счастья, любви. Работая среди таких же сержантов и командиров НКВД, Маша не видела красок. Лишь грязь и гной общества.

Война выплеснула из людей всю гниль их пустых черепных коробок – наружу. Страна захлёбывалась в крови на фронтах, и в этих нечистотах – в тылу.

Их, бойцов правопорядка, было очень мало. Они тоже тонули в этом дерьме. Они ожесточились. Круглые сутки, складывающиеся в недели, месяцы и годы, солдаты закона и порядка жили и возились с преступниками, отступниками, уродами, прочими людьми с червивыми головами и сердцами, деклассированными элементами. Нормальные люди работали от зари до ночи, часто – ночевали прямо в цехах. Свои проблемы решали – сами. Милиция их просто не видела. Поэтому спустя некоторое время сотрудникам правопорядка казалось, что в мире нет больше других людей, нормальных, простых людей с обычными человеческими понятиями и ценностями, остались только уроды. Очень часто вместо задержаний применяли оружие.

Первым в своей жизни Маша застрелила пьяного мужика, что смог открутиться от фронта, сказавшись инвалидом, принудил к сожительству вдовствующую солдатку с девочкой-подростком, сев ей на шею. И – насиловал девочку с её двенадцатилетия. А мать – знала, но терпела. Зачем терпела? Зачем? Маша этого не может понять до сих пор. Этот урод задушил свою сожительницу. Избитая девочка прибежала в милицию ночью. Маша – дежурила. Она просто пошла и застрелила пьяного урода, что спал без штанов на остывающем теле изнасилованной им сожительницы. Он её придушал – каждый раз. В этом ему, уроду, было какое-то особое удовольствие. В этот раз он её удавил – насовсем. Маша просто подошла и выстрелила в затылок спящему.

И её не терзала совесть. Её коллеги-парни смотрели на неё с какой-то опаской. Предлагали выпить спирта. С недоумением Маша отказывалась. Вот после этого случая её и сбагрили на спецкурсы. Те самые. «Кройки и шитья».

А душа – требовала чего-то другого. За долгие нудные дежурства Маша пристрастилась к книгам. За смену прочитывая целую книгу. Тогда она и узнала, что Кузьмин не только боевой генерал, конструктор, но и писатель. За год Миша прочла целую библиотеку. Появилась, подспудно тщательно подавляемая, мечта о прекрасном принце. Айвенго.

А разум – вел её к цели. Перевод в Москву. Стажировка. На странных, нелепых курсах этикета, танцев и манер. И первое же задание – мечта! Медведь, его среда, особая, искромётная.

Люди, что именовались Медвежата, жили рядом. Жили среди них, но казалось, они жили в другом мире. Над этим болотом людских слабостей, людской боли и жестокости, людского бессердечия и мерзкого эгоизма, над всей этой грязью, которую милиции приходится разгребать и загонять в отстойники тюрем и исправительных лагерей. Как в том анекдоте, когда гинеколог вышел на улицу и удивился: «У них – лица есть?», так и Маше казалось, что мир состоит из уродов, уже совершивших мерзость, или только собирающихся её, мерзость, совершить, но опасающихся последствий. А Медвежата были другие. Они улыбались. На фоне остальных мрачных жителей страны, считающих, что улыбающийся тебе человек или издевается над тобой, или дурачок, бросалось в глаза. Они жили иначе. Одевались иначе, говорили иначе. Реагировали иначе. Как будто они не ходили по этой же земле, а приехали из какой-то другой, солнечной страны. Из той, про которую песня – про город золотой, с прозрачными воротами и яркою звездой.