Да будет воля моя - Дженнифер Бенкау

Полиция! Пусть уж лучше ее считают истеричкой. Дерия действительно склонна к истерии. Но мужчина не замедляет шаг. В панике Дерия набирает не вызов полиции, а последний набранный номер.

«Возьми трубку, Якоб, пожалуйста! Пожалуйста, возьми трубку!»

Ничего не происходит, проклятая мобилка подводит ее, и трубку никто не берет.

Мужчина подходит ближе. На нем такой же капюшон, как в прошлый раз. Как она так долго не могла понять, что это — тот же самый мужчина?

— Чего тебе надо? — кричит она.

Он пожимает плечами. Очень медленно и самоуверенно. Она никогда не думала, что по силуэту с расстояния тридцати метров можно распознать самоуверенность. Мужчина делает это очень легко, отчего у Дерии в жилах застывает кровь.

— Задница!

Дерия бежит прочь. Когда она оглядывается, то видит, как он машет ей рукой. Прощальный привет, но это не прощание навсегда, а только «до свидания». Пока. Он отпускает ее. По дороге домой она больше уже его не видит.

Ее руки начинают дрожать. Пока она добирается до дома, они трясутся уже так сильно, что ей удается открыть входную дверь лишь после многочисленных попыток. За дверью мяукает Один, и это — оглушительное мяуканье глухих кошек. Отчаянная и обреченная на неудачу попытка услышать себя самого, от которой он, наверное, никогда не откажется.

Когда она наконец входит в квартиру, то закрывает дверь, берет Одина на руки и проверяет каждую комнату. Все они пусты. Прижимая кота к груди, она бежит к входной двери и закрывает ее на ключ, на целых два оборота. Ее руки до сих пор похожи на непослушные когти, а ключи и дверной замок ведут себя как упорные бестии, защищающиеся от нее. Только после победы над ними Дерия успокаивается и замечает, что с Одином что-то не так. Он старается вырваться из ее рук. Она гладит его и тут видит это. На его белой шерсти заметна кровь.

— О нет, Один, нет! Только не сейчас.

В этом месяце она уже не может позволить себе обратиться к ветеринару даже для того, чтобы обработать маленькую ранку или воспалившийся зуб. Она усаживает кота на кухонный стол и обследует его, заглядывает ему в рот и ощупывает его лапы. Она не обнаруживает ничего. Ничего, кроме пятен крови на шерсти, что снова усиливает ее нервозность, и ее сведенные судорогой руки становятся грубыми и торопливыми. Один хочет вырваться. Его хвост мотается из стороны в сторону. Где-то ведь должна быть ранка. Да, возле лапы и на ноге еще больше крови. Кот отбивается, Дерия старается его удержать, он дергает лапами, она хватает его за шиворот, он шипит, она ругается, он вырывается, сбивает со стола чашку с холодным чаем, однако Дерия его не отпускает. И тогда он ударяет ее лапой. Она испуганно отдергивает руку. Один спрыгивает со стола и, согнувшись, удирает под боковую скамейку. Поначалу она не чувствует ничего, но затем у нее начинает гореть ладонь. Три параллельные красные полоски проходят точно над цифрами, которые Якоб написал на ее руке. Другие порезы и ссадины на ладони пугают ее и приносят одновременное облегчение. Это не кровь Одина. Это ее собственная кровь.

Она смеется, не хочет верить, что не заметила этого. От страха перед преследователем она так судорожно сжала руки, что ногти врезались в ладони и порезали их. На других местах ссадины остались еще от прошлого падения, и теперь они открылись. И только теперь, видя свои ранки, она чувствует боль. Она подходит к мойке и пускает холодную, как лед, воду на ладони. Затем она вытирает лоб и горящие воспаленные веки.

— Один? — зовет она. — Извини, что я так разнервничалась. Я не хотела тебя пугать. Иди сюда, ко мне.

Ее все равно, что кот ничего не слышит, она говорит с тишиной и называет ее знакомым именем. Кот остается сидеть под скамейкой. Когда она наклоняется, чтобы посмотреть на него, он шипит.

Она чувствует себя одинокой. Для того чтобы прогнать темные чувства, она думает о вечере, проведенном с Якобом. Когда она опускает ролеты на кухонном окне, ее взгляд останавливается на каком-то человеке, идущем по улице, пока она не теряет его из виду.

Она уверена в том, что видела: не лицо, но глубокое удовольствие под черным капюшоном.

Тогда впервые Мартин почувствовал, что его преследуют. Причем преследовали его не люди, — люди были проблемой, которую можно было решить, — его преследовала мучительная мысль, что он ошибся.

Он никогда не делал ошибок. Кроме его собственных ошибок, никто и ничего не могло разрушить его, поэтому он был нацелен на совершенство. И до сих пор он все выполнял абсолютно идеально. Зато теперь его все больше и больше охватывало беспокойство, имеющее вес, холод и опасность его пистолета «Джонс 1911».

Оружие было невинным, как юная девушка. На нем не было ни одной жилки, ни единого следа чужого ДНК, ни единой капли крови. Оружие никогда не убивало и не выпустило ни единой пули. Он знал, что это можно доказать, однозначно и неоспоримо.

Просто «Джонс» стал свидетелем и был им каждый раз. Время от времени он с помощью оружия придавал вес своим требованиям, но при этом оружие всегда молчало. Молчаливое пророчество, которое еще никогда не становилось сбывшимся пророчеством.

И тем не менее «Джонс», естественно, являлся доказательством, пусть невинным, но и неоспоримым — в равной мере. Из-за него могли появиться вопросы, и ни один из ответов не стал бы ответом в его пользу.

«Может быть, — подумал он и посмотрел вниз на речку, — наступило время прощания».

Ему нужно было лишь раскрыть ладонь, и полтора килограмма доказательств потеряются — уплотненные и потенциально несущие с собой почти невыносимое количество забот.

«Джонс» утонет. Ляжет на дно, где всегда царит ночь, а день, в который обнаружат мертвецов, начнут расследование и допрос свидетелей, — этот день никогда не настанет.

Он не раскрыл ладонь. Он так крепко сжал оружие в руке, что выгравированная на рукоятке лилия оставила отпечаток на большом пальце. Может быть, оружие его и выдаст, да. Но, может быть, оно его и спасет, если беспокойство окажется оправданным и его действительно преследуют. До тех пор он сохранит оружие. Спрятать получше это, конечно, правильно, однако на всякий случай оно должно оставаться под рукой.

Когда наступит день, когда к нему подберутся слишком близко, «Джонс» пожертвует своей невинностью в пользу его свободы, и никто из них двоих об этом не пожалеет. А до тех пор, наверное, было бы неплохой мыслью на какое-то время скрыться из виду.

Она приходит на работу как раз вовремя.

Но Тони смотрит вопросительно:

— Ты что, праздновала или что с тобой случилось, Дерия? Ты опоздала.

— В самом деле? — Часы на стене подтверждают правоту шефа. — Без двух минут семь. — Это было действительно почти опоздание.

— Я пытался дозвониться до тебя, потому что думал, что ты не придешь.

Дерия вытаскивает из сумки смартфон. На нем ни единого пропущенного вызова.