Русский Ришелье - Ирена Асе

С этим предложением польских послов все участвовавшие в мирных переговорах и разъехались. Было решено готовиться к подписанию мира и общими усилиями бить шведов.

Непомерная гордыня патриарха Никона, внушившего молодому царю Алексею Михайловичу нелепую идею занять польский трон, еще принесет России немало бед. Но первые последствия возникли сразу же после достижения соглашения. Эхо виленских переговоров быстро прозвучало в ставке украинского гетмана Богдана Хмельницкого в Чигирине.

– Выговского, Выговского к гетману! – звучало в штаб-квартире великого полководца.

Словно верный слуга, спешил генеральный писарь войска Запорожского к пану гетману. И как было ни демонстрировать верность?! Богдану Хмельницкому Иван Евстафьевич Выговский был обязан всем: жизнью, свободой, высоким положением.

Восемью годами ранее православный шляхтич Ванька Выговский служил у польского гетмана Потоцкого, армию которого разбили казаки Хмельницкого и крымские татары. Вместе с Потоцким шляхтич Выговский попал в плен. Но если за вельможного пана гетмана татары намеревались получить огромный выкуп, то Ванька Выговский должен был быть раздет и голым продан в рабство в крымском порту Кафа, чтобы закончить жизнь гребцом на турецкой или алжирской галере. Иван Евстафьевич не хотел для себя такой участи. Трижды пытался бежать, трижды татары, смеясь, арканом ловили его и наконец привязали к пушке, чтобы тот больше не бегал. Пришел бы Ваньке конец, да однажды увидел горемыку привязанным к пушке сам гетман Хмельницкий. Дал попить воды, а затем выменял у хана Ислама Гирея на хорошего коня. Видно, вспомнил гетман, что был знаком с Выговским еще в те давние времена, когда он – выпускник львовской школы иезуитов Зиновий-Богдан Хмельницкий – являлся генеральным писарем войска Запорожского, а Иван Выговский – его коллегой, писарем комиссара Речи Посполитой над запорожскими казаками. Запомнил, тогда, Богдан-Зиновий, что у Ивана Выговского изумительный почерк. Не просто так выменял гетман его за хорошую лошадь, взял к себе писарем.

Скромная должность, но умен и ловок оказался Иван Выговский. Создал целую канцелярию, очень быстро выяснилось, что без Выговского не делается в ставке гетмана ничего. И вот, Выговский – уже не личный писарь гетмана, а генеральный писарь всего казачества, второй человек среди казаков после гетмана, давно не Ванька, а Иван Евстафьевич.

Судьба играет человеком, порой генеральный писарь задумывался, а что было бы, не найдись у Хмельницкого понравившегося крымскому хану коня? Теперь же он чувствовал себя словно щука, брошенная в реку. Был Иван Евстафьевич, как и гетман, человеком образованным (к примеру, знал латынь, церковнославянский, польский языки), к тому же лучше Хмельницкого умел работать с бумагами. Как уже говорилось, Выговский создал канцелярию, в которой трудилось свыше десятка шляхтичей и которая по сути стала министерством внутренних и иностранных дел одновременно. Случалось, что писал он от имени гетмана указы. А уж советовался с ним гетман постоянно.

В тот день вбежав в покои Хмельницкого, Иван Евстафьевич увидел, что старый гетман в ярости и отчаянии.

Хмельницкий выпил большую рюмку водки и трезвым голосом посетовал:

– Предал нас, Иван, русский царь. Может, и под Польшей оставить. В Вильно судьбу нашу без нас решали. Вот, смотри!

Знаменитый гетман протянул генеральному писарю лист бумаги с донесением. Тот сделал вид, что внимательно читает. На самом деле Иван Евстафьевич прекрасно знал, что было решено на переговорах. Ведь это подчиненные его канцелярии – разведчики шпионили по всему региону. Среди них числились толмач великого визиря Крымского ханства, влиятельный львовский купец, серб из Стамбула… Свои агенты у генерального писаря были не только в Варшаве, но и в Вене, даже в далекой Праге. Иван Евстафьеич получал дорогие подарки от Москвы за то, что пересылал в Россию копии всех грамот, посылаемых гетману Хмельницкому от глав иностранных государств; в то же время Выговский писал бывшему шефу – гетману Потоцкому – о своем совершеннейшем почтении; забыв обиду, старался показать себя другом крымского хана…

Не удивил Богдан Хмельницкий Ивана Выговского подобными новостями. Удивила его реакция гетмана: там, где Выговский думал, анализировал, прикидывал, гетман сразу вычленил главное.

С великой горечью гетман сказал:

– А мы-то на Переяславской Раде поклялись: навеки едины!

– Ну, коли царь хочет стать польским королем, это еще не значит, что он отрекается от обещания взять нас под свою высокую руку. Украина – не Литва.

– А я не собираюсь ждать, отречется или нет! Пиши, Иван, всем пиши! И советнику трансильванского князя Ракоци, мудрому Яну Амосу Каменскому, и шведскому королю Карлу. Раньше не соглашался я вступать в союз с сими монархами, теперь же – согласен. Вместе раздавим ненавистную Речь Посполитую. Пусть князь Ракоци заберет Краков, Карл X – Варшаву и Литву, я же стану самодержавным князем Украины, а трон наследует мой сын Юрий!

Про себя Иван Выговский подумал: «Не слишком ли опасно? У Польши сейчас не только враги есть, но и друзья или временные союзники: русский царь, австрийский император, датский король. Может, выгоднее сейчас, когда слабы ляхи, потребовать от них приделать к государству “третью голову”? Дабы наряду с короной и Литвой образовалась бы третья часть федеративной Речи Посполитой – великое княжество Русское с центром в Киеве?» Иван Евстафьевич только подумал об этом, но не сказал гетману ничего. Не стоило вступать с Богданом Хмельницким в дискуссии, когда он в страшном гневе. Не привело бы это ни к чему хорошему для Ивана Выговского…

Генерал-губернатор Лифляндии Магнус Габриэль Делагарди стоял на Ратушной площади Риги и смотрел как некий простолюдин лезет на измазанный салом шест. На самом верху шеста заманчиво красовались хорошие сапоги и большой окорок. Сотни зевак не только подбадривали смельчака, но и заключали пари – доберется он до приза или нет. Глава Большой Гильдии Ганс Витте с некоторым сожалением сказал бургомистру Юргену Дунте: «Всё, представление сейчас закончится»[23].

Прогноз Ганса Витте оправдался – соискатель сапог, который уже протянул правую руку, чтобы сорвать их с верхушки шеста, не удержался одной левой на скользком, смазанном салом дереве и скользнул вниз, до крови раздирая себе руку. Сотни зевак дружно расхохотались. Зазвучали голоса в адрес неудачливого подмастерья из цеха ткачей: «Как тебе сапоги, Фридрих? Небось по шесту лазить – не то что шерсть ткать?!»

Стоявший чуть в стороне от толпы генерал-губернатор позволил себе легкую ироническую улыбку.

Что же за странное действо происходило в шведской Риге в августе 1656 года? В тот день рижане праздновали самый необычный праздник в мире – праздник голода. Умурскумурс, как его стали называть латыши, переиначив немецкие слова Hunger – голод и Kummer – горе. Во время польско-шведской войны начала семнадцатого столетия[24], многие районы Лифляндии подверглись страшному опустошению. Война совпала с чудовищным природным катаклизмом, какого никогда ранее не было в Ливонии и на Руси. В августе выпал снег, урожай погиб. В ряде стран наступили страшный голод и холод, в Латвии зафиксировали множество случаев людоедства. Рига снабжалась морем, продукты везли из дальних стран, здесь было легче выжить, чем в районах, где велись боевые действия. Тысячи беженцев устремились в город.