Молот ведьмы - Каролина Фарр

— Спасибо, — произнесла я без энтузиазма, думая только об одном — он улетает и мы не увидимся теперь очень долго.

— Тебе не приходило в голову, Саманта, что Питеру понадобятся эти высокие стены, чтобы спрятаться за ними, когда разразится скандал в связи с выходом твоей книги? Множество обиженных и разъяренных женщин, мужей и других людей могут попытаться добраться до него со злым умыслом.

— Но ведь наши юристы предварительно хорошенько поработают с материалом. Они не допустят клеветы. Что же касается остального... Питер имеет право рассказать правду о своей жизни и рассчитывать на интерес публики.

— Можно задать тебе вопрос, Саманта?

— Да, какой?

В его карих глазах появились лукавые искорки.

— Ты действительно расстроилась, когда я сказал об отъезде в Нью-Йорк? Или просто изобразила печаль из любезности?

— Я ужасно, ужасно расстроилась, поверь. И испугалась, что они сразу же пошлют тебя за границу, — прошептала я.

Он запер дверь, подошел, обнял меня, и мои губы раскрылись навстречу его поцелую. И вдруг желание, какого я никогда еще в жизни не испытывала, переполнило меня...

Когда он неохотно оторвался от моих губ, я поняла, что мне нужна поддержка, потому что меня плохо держали ноги. Я прижалась к Ричарду, и он отвел меня к стулу, усадил и сам присел на краешек моего рабочего стола, свесив одну ногу.

— Сигарету?

Я покачала головой.

— Ты всегда закрываешь глаза, Саманта, когда кто-то... тебя целует? — Голос его звучал странно.

— Разве я... закрыла глаза? — Я поднесла ладони к пылающим щекам. — Не знаю, поскольку не целуюсь так уж часто...

— Нет, думаю, что нет.

— Тогда почему спрашиваешь?

— Пытаюсь сказать то, чего сам от себя не ожидал. Я не хочу оставлять тебя здесь — хочу забрать тебя с собой в Нью-Йорк.

— Но это невозможно.

— Знаю. Я хочу быть честным с тобой, Саманта.

— Постараюсь приехать в Нью-Йорк сразу же, как только закончу работу. И мы можем провести некоторое время вдвоем.

Он кивнул:

— А если не вернешься, я сам за тобой приеду. А еще... Я хочу просить тебя выйти за меня. — И добавил с улыбкой: — Тебе лучше сказать «да».

— Я... я думаю, что скажу «да».

Он поднял меня со стула, прижал к себе и снова поцеловал. Странички рукописи упали и разлетелись по полу, но мы этого не заметили.

— Только одно меня беспокоит, Саманта, — некоторое время спустя проговорил Ричард. — Ты не просто начинающий писатель. Ты действительно талантлива. Я говорю это искренне, ты очень хороший писатель. Ты находишь правду безошибочно и не боишься ее написать. Это ясно всем. Значит, после этой длинной истории появится следующая, и еще, и еще... И тогда бедняга муж будет редко видеть свою жену. Ему придется ждать перед закрытой дверью часами, или педелями, или даже месяцами! А если ему захочется поцеловать ее и...

Вид у него был так комичен, что, хихикнув, я обняла его за шею.

— Мы построим дом, где двери не будут запираться вообще, дорогой, — прошептала я.

— Вы ее помните, конечно, — мечтательно говорил Питер, — она была знаменита. Безукоризненная, холодная, так никем и не разгаданная драматическая актриса тех лет. Возможно, это покажется странным, но мне ее губы всегда казались чувственными, хотя никто, ни один мужчина не мог бы сказать о них так. Я говорю все это, разумеется, о Лизл Герхардт.

— Да. Понимаю, мистер Кастеллано.

— Мы играли вместе в Лос-Анджелесе... — Питер расхаживал по комнате, жестикулируя. Даже сейчас, думала я, он не может не играть. Библиотека — его сцена. А я — публика. И сейчас он исполняет ведущую роль в романтической драме не без трагического аспекта.

— Надеюсь, я говорю не слишком быстро, Саманта? — услышала я вдруг обращение к себе хорошо поставленным, мягким, почти нежным голосом.

— О нет. — От неожиданности я замерла. До этого момента я записывала все автоматически, думая о своем.

— Лизл являлась ко мне, когда ей хотелось. Так как мы оба были слишком хорошо известны, то не могли встречаться в ее апартаментах. Это вызвало бы широкую огласку и скандал.

Широкую огласку... Да, Питер Кастеллано, вы не любите скандалов, но вам по душе известность и огласка.

Я украдкой взглянула на него. Он заметил мой взгляд и улыбнулся. И вдруг я поняла, насколько отработана и чисто рефлекторна его замечательная улыбка. Это был конек его шарма — действие, чтобы внушить, вызвать восхищение и хорошее к себе отношение. Он думал, что мой взгляд означает это восхищение, что он настолько привлекателен для меня, что я с трудом могу оторвать глаза от его красивого лица.

Питер подошел к окну и стал смотреть в сад на цветники. Сегодня он был в костюме. Впервые с тех пор, как я увидела его в «Молоте ведьмы», хотя галстук был неизменно тот же. Костюм серо-зеленого цвета из твида, белая рубашка, из нагрудного кармашка высовывался белоснежный угол платка с монограммой. Каждый предмет его одежды на вид был, безусловно, ручной работы. И поскольку обстановка говорила о несомненном благосостоянии Питера, мне было непонятно, зачем ему понадобилось давать согласие на издание своей биографии, не говоря уже о желании представить ее в таком свете... И вдруг догадалась — он делал это, чтобы удовлетворить свое тщеславие, наращивая и без того непомерный эгоизм.

— ...Мы никогда не упоминали о любви, — произнес он тем временем, — Лизл часто говорила мне, что хотела бы стать художником и если бы стала им, то рисовала бы только природу, потому что пейзажи всегда действуют так успокаивающе. Я пытался избегать таких разговоров, так как они напоминали мне о Терезе. А любое воспоминание о ней сразу вызывало в памяти дикую ревность, убившую любовь, настоящую, которая могла быть между нами. Я не хочу для себя вымолить прощение. Наоборот. Я понимаю, как часто жестоко поступал по отношению к ней. — Питер проговорил это с видом самопожертвования.

«Теперь он играет роль мученика», — подумала я равнодушно.

— Бедная, глупенькая Тереза! Я знал с самого начала, что наш брак обречен на неудачу и несчастье. Я говорил ей, что, если она выйдет за меня, ей придется делить меня с другими. Повторял это много раз, предупреждал... — Он пожал плечами. — Она, мне кажется, плохо понимала, что выходит за кумира, идола Америки, американских женщин. Но, как уже сказал, я не мог ее винить за это. Ее ревность была естественной, потому что она видела все виды искушения, окружавшие меня. Во всяком случае, я ни о чем не сожалею... Так о чем я раньше говорил, Саманта?

— Что вы пытались избежать огласки, встречаясь с Лизл Герхардт.

— О да, Лизл! — протянул он небрежно, затем подошел к столу и сел на свое место. — Несомненно, все эти страстные порывы и причуды кажутся вам странными, так, Саманта? — Его прекрасной формы черные брови приподнялись, он смотрел, ожидая моей реакции, но я сочла за лучшее промолчать, потому что мой ответ мог ему не поправиться.