Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - Александр Бушков

Судьба благоволила. Весной 1809 года подал в отставку учитель Мудрова, профессор Политковский, руководитель кафедры патологии и терапии, и на его место был назначен Мудров. В 1811 году он был награжден орденом Владимира 4-й степени, а весной 1812 года назначен деканом медицинского факультета.

Открылась новая глава в жизни. С именем Мудрова связана реорганизация преподавания медицинских наук, по его инициативе введены практические занятия для студентов и преподавание патологической и сравнительной анатомии, усилено оборудование кафедр учебно-вспомогательными пособиями.

В 1812 году во время знаменитого московского пожара сгорел и Московский университет, и его пришлось восстанавливать с фундамента. Несмотря на протесты жены (что было, то было), Мудров выделяет на восстановление изрядную сумму из собственных денег, а взамен сгоревших книг передает университету свою и тестя библиотеки.

Откуда деньги? До самой смерти Мудров долгие годы параллельно с преподаванием и научной работой занимался частной врачебной практикой, был семейным врачом Голицыных, Муравьевых, Чернышевых, Трубецких, Лопухиных, Оболенских, Тургеневых и других именитых семейств. Так что деньги имелись, и немалые.

В январе 1817 года был назначен новый попечитель университета – А. П. Оболенский, старый знакомый Мудрова и его пациент. Через него Мудров и добился у императора Александра ассигнований на строительство Медицинского института при университете. В это же время министром народного просвещения стал А. И. Голицын, еще один многолетний добрый знакомый и пациент Мудрова. Мудров и это знакомство использовал, вульгарно выражаясь, на всю катушку – но не в личных целях (чего он никогда не делал). Совместно с московским генерал-губернатором Голицын добился у императора выделения денег на строительство «университетской учебной больницы», будущей знаменитой клиники. Она вообще-то существовала с 1805 года и до московского пожара, но насчитывала всего 12 коек, а теперь ее предполагалось значительно расширить.

В 1819 году закончили строительство нового анатомического театра (курировавшееся Мудровым), а в следующем году было построено новое здание Московского университета и здание клиники. Вскоре был открыт и Медицинский институт при университете – давняя мечта Мудрова. Он стал его первым директором по единодушному ходатайству ученого совета, утвержденному высшими инстанциями.

В лекции, прочитанной при открытии института, поименованной «Слово о способе учить и учиться медицине практической при постелях больных», Мудров первым из русских медиков высказал идею о болезни как процессе, поражающем не отдельный орган, а весь организм. И первым заговорил о профилактической медицине.

В 1828 году судьба не то чтобы отвернулась, но нахмурилась. Мудров ушел в отставку, говоря современным языком, не сработавшись с иными персонами из нового руководства университета.

Что ничуть не означало жизненного краха. Отставка – и не более того. Потомственный дворянин, надворный советник, кавалер ордена, состоятельный человек, остававшийся семейным врачом многих знатных семейств.

О частной практике Мудрова нужно рассказать особо. Занимаясь ею двадцать лет, Мудров с первых дней стал скрупулезно записывать в тетради истории болезней – диагноз, особенности течения болезни, применявшиеся для лечения методики и лекарства, результаты. Случалось, через много лет после посещения Мудровым пациентов они вновь обращались к нему, чтобы найти в его записях рецепт лекарства, которое им в свое время помогло. Ни один московский врач, самый опытный и знаменитый, подобным собранием, бесценным для любого практика, не обладал.

И в отставке Мудров продолжал заниматься научной работой – в 1829 году была напечатана вторая часть его знаменитого труда «Практическая медицина», посвященная принципам диагностики. В ней Мудров описал ряд ценных для диагностики симптомов и первым заговорил о языке как о «вывеске желудка», что оказалось верной идеей: по состоянию языка и в самом деле можно судить об общем состоянии желудка и его болезнях, если они присутствуют.

Одним словом, жизнь безусловно удалась. Так казалось. Но через три года после отставки до России докатилась бушевавшая в Европе знаменитая эпидемия холеры 1831 года. Заразился и Мудров и с постели уже не встал…

Он оставался врачом до последней минуты, пока был в ясном сознании. Анализировал развитие собственной болезни, диктуя записи знакомому военному врачу. Сделал вывод, что заразился, выпив воды из стакана, из которого пил человек, недавно умерший от холеры. Что слабый раствор кислоты дезинфицирует заразную посуду.

По злой иронии судьбы в его последние минуты в доме напротив играли полонез Огинского, носивший еще название «Прощание с Родиной»…

Светя другим, сгораю сам…

Помянутых историй болезни после его смерти осталось сорок томов, иные толщиной с кирпич. Прекрасно понимая, какое это, без преувеличений, сокровище для практикующего врача, перед смертью Мудров просил издать их на свои собственные деньги своего ученика Петра Страхова. Ученик оказался изрядной скотиной и просьбу учителя не выполнил, вообще не притронулся к переплетенным записям – возможно, опасаясь подцепить холеру. Бесценные записи были утеряны.

Похоронили Мудрова на холерном кладбище, на Выборгской стороне, за церковью Святого Самсона. Скромный гранитный памятник со временем затерялся среди других могил, а о Мудрове понемногу стали забывать.

Но, как гласит девиз на гербе еще одного незаурядного человека, Якова Вилимовича Брюса: «Мы – были!»

Эти слова как-то произнес великий русский хирург Николай Иванович Пирогов – и всегда им следовал.

Дедушка Пирогова происходил из крестьян и долго прослужил рядовым армейской пехоты при Петре I. А вот отец Иван Иванович стал уже человеком образованным, казначейским чиновником военного ведомства, если точно – казначеем «провиантского депо», дослужившимся до «статского» майора, или коллежского асессора. Место было чертовски хлебное, и человек беззастенчивый (каким было большинство тогдашних интендантов) сколотил бы на нем немалое состояние, но Пирогов-старший в кругу сослуживцев считался «белой вороной» – он не брал, что не только в те времена считалось в интендантской среде такой же редкостью, как алмаз величиной с куриное яйцо: попадаются, конечно, но настолько редко… Нет сомнений, что именно воспоминания о честности отца и подвигли в числе других факторов впоследствии знаменитого хирурга к деятельности, далекой от медицины. Но об этом подробно будет рассказано позже.

Женился Иван Иванович на молодой дочери купца Елизавете Новиковой. Брак оказался удачным, жили хорошо и дружно, Елизавета Ивановна, по воспоминаниям знавших семейство Пироговых, отличалась мягким характером и добрым сердцем. Детей в семье было много – по разным источникам, Николенька Пирогов был то ли тринадцатым, то ли четырнадцатым ребенком. Содержать такое семейство да вдобавок выстроить собственный дом на одно жалованье никак не удалось бы. Однако у казначея были заработки на стороне – немалые и абсолютно честные. Знавшие бескорыстие и деловитость Ивана Ивановича, богатые генералы, сталкивавшиеся с ним по службе в военном ведомстве, часто поручали ему управление своими московскими домами, что обеспечивало изрядный достаток.