Музыка и ты. Выпуск 9 - Алиса Сигизмундовна Курцман

class="p1">— Мне тоже очень скучно, господин капельмейстер, — прожурчал Рояль, — но теперь мы обнаружили, что нас двое... Может быть, пока никого нет дома, Вы на мне поиграете?

— Я?! На этом... на этом безобразии?!. с этим бутылочным звуком? Нет, уж, увольте! Вот если бы Вы были Клавесином...

— А кто такой Клавесин?

— Мой друг, которого больше нет, — угрюмо буркнул Бах, но в этот момент открылась дверь и в квартиру вошел Сынок. Бах и Рояль сделали вид, что они незнакомы.

Ночью, когда все уснули, Рояль, мучимый любопытством, тихо-тихо подкатился к книжной полке и прошептал на ухо Толковому словарю:

— Будьте добры, позовите, пожалуйста, Энциклопедию!

— Какую тебе еще Энциклопедию по ночам... — заворчал Словарь.

— Ах, тише! Наверное, музыкальную.

— Подожди.

Вскоре новенькая щеголеватая Музыкальная Энциклопедия лежала на крышке Рояля.

— Госпожа Энциклопедия, не могу ли я узнать хоть что-нибудь о Клавесине?

Энциклопедия очень обрадовалась, что в кои-то веки кому-то понадобилась, и, бойко шелестя страницами, нашла нужную статью, и к утру Рояль знал почти все о своем прекрасном предке. Когда часы пробили семь, Толковый словарь помог Энциклопедии взобраться на верхнюю полку, а Рояль так же тихо укатил в свой угол.

С этого дня у Рояля появилась заветная мечта: стать таким, как Клавесин. «О, какой я неуклюжий! — думал он. — Как резко я звучу! Какой я грубиян — я отвечаю ругательством на каждое неловкое прикосновение! Какой я скучный, у меня всего-навсего две педали и — о, ужас! — ни одного дополнительного регистра! И что у меня за педали — стоит только озорному мальчишке нажать на правую, как мои звуки начинают плавать и метаться, словно рыбы в мутной воде! О, как я несчастен!»

Ни о чем подобном он Баху не говорил — ведь тот был занят, — но по ночам в Рояле шла огромная внутренняя работа. Он пытался изменить в себе все, и, оставив золотистую оболочку, наполнить ее серебристым звучанием. Наконец, когда опять-таки никого не было дома, Рояль робко, но определенно сказал:

— Соль.

Это «соль» прозвучало так нежно, шелестяще, что Бах вскинул брови:

— Что, что?

— Соль, — повторил Рояль и засмеялся.

— О, Клавесин! — прошептал Бах, и две тяжелые слезы скатились со старческих щек и упали на клавиши.

— Ля-си, — сказали не то клавиши, не то слезы. — Сойдите ко мне, господин капельмейстер, — прозвенел Рояль, — теперь я почти Клавесин!

— О друг мой! — растрогался Бах. — Если бы я мог! Но какой-то жалкий пачкун не догадался нарисовать мне ноги. Так что сыграй мне что-нибудь сам — что захочешь.

И началась музыка. За окном стремительно пролетали стрижи, на соседнем балконе надрывалась пленная канарейка. Раньше Роялю было очень трудно подобрать это призывно-грустное щебетание, а теперь, когда он стал Клавесином, это оказалось проще простого.

— О Рамо! — шептал Бах и вытирал слезы краешком камзола.

Подул ветер, и на подоконнике зашелестели китайские розы и голубая герань. Рояль быстро подобрал их шелест, и получилось очень похоже.

— О Куперен! — воскликнул Бах, и на его суровом лице засветилась детская улыбка.

Рояль взглянул на репродукцию картины Ватто, висевшую над диваном, и попытался музыкой передать грациозные движения дам и нежные речи кавалеров.

— О мои французские сюиты! — простонал потрясенный Бах и чуть не выронил свиток со своей нескончаемой ораторией.

Так Рояль стал Клавесином.

Однажды Папа и Мама закрыли все двери и усадили, наконец, Сынка заниматься музыкой. Он поднял пыльную крышку, коснулся клавиш и закричал:

— Не буду я на нем играть! Он вконец расстроился!

Тогда Папа и Мама вызвали настройщика. Тот бился, бился — ничего не мог сделать — ведь Рояль хотел быть Клавесином.

— Купите другой инструмент, — посоветовал он, а этот сдайте в музей.

— А много ли за него дадут?

— Не думаю. Но у всякой вещи должно быть свое место.

— Ну, тогда мы вызовем другого настройщика, — решили Папа и Мама. И вызвали. Они вызывали настройщиков каждый день, они вызвали всех настройщиков в городе и стране; они посылали за настройщиками в разные страны мира. Но никто не мог заставить Рояль звучать так, как звучат рояли. Рояль хотел быть Клавесином. Наконец, один старенький самоучка-настройщик, осмотрев Рояль, разгадал его тайну и посоветовал Папе и Маме:

— Попробуйте-ка вы убрать отсюда портрет Баха и повесить... ну, хоть Скрябина... или Рахманинова. Может быть, тогда он станет нормальным роялем.

Родители поблагодарили настройщика и для надежности решили повесить над Роялем портреты и Скрябина, и Рахманинова. Но в первую же ночь Скрябин о чем-то поспорил с Рахманиновым, и они все время выясняли свои отношения и думать не думали о Рояле, который хотел быть Клавесином.

Так проходили дни и ночи. Сынок не занимался музыкой, и родителям это надоело. Они написали объявление: «Продается очень красивый, но немного расстроенный рояль» и повесили его на главную доску объявлений в городе. К ним зачастили посетители. Увидев золотисто-медовую крышку с серебряной лирой, они восхищенно останавливались, но, попробовав звук, говорили: «Да ну его, это клавесин какой-то» — и сразу уходили.

Однажды пришла грустная Девочка. Она была одета не по моде, а волосы у нее были такие светлые, что походили на пудреный парик. Она подошла к Роялю и спросила:

— Это ты?

— Это я, — ответил он и понял, что дождался. Девочка повернулась к Папе и Маме и сказала:

— Отдайте его мне. Мы любим друг друга.

— Как это — отдайте? А деньги?

— Денег у меня нет, — растерялась Девочка. — У меня, правда, есть розовая птичка, но ее я отдать не могу, потому что мы с ней тоже любим друг друга.

— Любите, кого хотите, — рассердился Папа, — но пора бы знать, что рояли на улице не валяются, а напротив, продаются за деньги, и немалые.

— Извините великодушно, — сказала Девочка и ушла.

После этого Рояль погрузили в большую машину и отвезли в тот самый магазин, где его когда-то купили. Его поставили в самом пыльном углу, и покупатели даже не хотели подходить к нему — ведь серый слой пыли покрыл его золотисто-медовую крышку. Только иногда (а это случалось нечасто, чтобы продавец ничего не заметил) к Роялю приходила сначала грустная Девочка, потом грустная Девушка, потом, наконец, старая грустная Женщина и нежно касалась