Целитель #10 - Валерий Петрович Большаков

— И настоящий «координатор» убрал опасного помощничка… — раздельно выговорил Даунинг. — Фу-у… Аж в жар бросило! Вот это версия, Хелена… Ничего не скажешь! Ну-у… — затянул он, разводя руками. — Вы не только утолили мое любопытство, но и выдали массу информации для размышлений!

Встав, он галантно повел рукой.

— Вас проводят, Елена, и на такси доставят на Фридрихштрассе, прямо на КПП.

— Данке, — девушка сложила губы в кокетливую улыбку.

* * *

Директор ЦРУ проводил гостью глазами, и шагнул в соседнюю комнату. Она была почти пуста, лишь на длинном столе громоздился магнитофон — бобины плавно вращались, перематывая пленку.

— Все записал, Борд? — обронил Даунинг, нервничая.

— Да, сэр, — дюжий Борден Неверс молча встал, стаскивая наушники. — А с ней как? Снайпер на месте, сэр…

— Нет, Борд, такие источники информации нужны живыми. Закругляйся — и в Темпельхоф!

— Слушаюсь, сэр…

* * *

Дитрих повел стволом, высматривая окна второго этажа. В оптическом прицеле подрагивал стриженный затылок директора ЦРУ, и агенту Штази нестерпимо хотелось нажать на спуск. Нельзя.

— Женщина уходит! — замер он. — Отто!

— Вижу, — обронил напарник, срастаясь с биноклем. — Снайпер! Третий этаж, второе окно слева от подъезда!

— Взял! — выдохнул стрелок.

Силуэт человека с винтовкой замаячил в окне, отсвечивая бритой головой. Дитрих явственно представил себе, как он мягко, нежно давит на спуск — СВД ощутимо толкается в плечо, а тяжелый глушитель пригашивает грохот выстрела. Пуля входит в блестящую лысину, и снайпер валится на подоконник, мертво свешивая руку. Струйка крови протечет по мускулистому предплечью, набухнет на кончике пальца — и сорвется теплой, тяжелой каплей…

— Отбой! — вытолкнул Отто.

Воскресенье, 18 мая. День

Первомайск, улица Щорса

На работу я заглянул чисто для профилактики. Ромуальдыч зазвал «своих» монтажников, и они копошились вокруг хронокамеры, как мураши носятся с дохлой гусеницей.

Аккуратно вырезали круг в двойной стеклопанели, мудрили над инжектором и поворотным магнитом. Я популярно объяснил, чего мне надо, да и удалился, пока не прогнали. И понял, что весь выходной — мой.

Раздумывая, как мне распорядиться вдруг привалившими часами, я прогулялся вниз по Киевской, свернул к кафе «Березка» и отведал тамошних пельменей — вдумчиво, с толком и чувством.

Утолив аппетит, сразу поднял настроение. Проблемы никуда не делись, они по-прежнему толпились в очереди, но я, как вредная работница торговли, вывесил объяву: «Ушла на базу».

И пусть весь мир подождет…

Надо же, хоть изредка, поднимать голову над учеными талмудами — и замечать весну на перепаде в лето!

Благодушествуя, я неторопливо пересек сквер по аллее, обсаженной сиренью.

За пахучими деревцами поднимала этажи родимая 12-я школа, но туда я не заглядывал и, вообще, старался даже рядом не бывать — слишком многие помнили меня, а знать «секретного физика» в лицо…

Сглупил Комитет, «спрятав» меня в Первомайске! Были же варианты — и Дубна, и Арзамас-16…

Правда, Иванов клялся, что скоро, чуть ли не в этом году, в Подмосковье выстроят секретный Объект — научный городок, еще без названия, в котором поселятся первые ученые-хронофизики.

Ныне в тех местах лишь безлюдные пустыри, окруженные двумя рядами колючей проволоки на высоких столбах, а между ними — полоса вспаханной земли. Но уже размечены стройплощадки и четыре будущие улицы. Целая армия бульдозеров, экскаваторов, самосвалов гребет, копает и возит грунт. Нулевой цикл.

«Вот, понастроим всего — и домов, и ДК, и школ с детсадами, магазинов всяких, корпусов институтских, — мечтал Борис Семенович, — так сразу и переедете! А пока…»

А пока соблюдай секретность в родном городе. Бди.

— Миша? — сквозь мысли протолкался полузабытый голос. — Ты⁈ Мишечка!

Холодея, я обернулся. У памятника партизанам, высеченного из местного розового гранита, стояла Инна. Растерянная, взволнованная и обрадованная. За пару-тройку лет ее красота никуда не делась, стала даже более выраженной, как бы на меже расцветающего девичества и цветущей женственности.

— Мишечка! — Хорошистка подбежала и с маху обняла меня за шею, прижалась, жадно ища мои губы. Нашла.

А я лишь растерянно тискал давнюю потерю, не зная, что думать и как говорить.

— Привет, — вытолкнул между поцелуями.

— Привет! — рассмеялась Инна, мило краснея. — Ты прости, что я так… Набросилась! Но, правда… очень соскучилась! И… я знаю, знаю, чего я натворила, дура, но все равно… — она опустила ресницы, и тихо договорила: — Ты мне самый родной человек.

Мы оба сильно смутились, и я первым выговорил деревянным голосом:

— Ты к своим приехала?

— Ага! — оживилась Хорошистка. — И весь июнь буду. Хочу, чтоб Васёнок наелся черешни и шелковицы! Недельки три еще, и поспеют. Миш… — Видова неожиданно посерьезнела. — Я тебя искала в Москве, но не нашла. И радик не отвечает! Понимаешь… Вася, он… У него твои способности прорезались!

— Ну, ничего себе… — пробормотал я, снова теряясь.

— Да! — горячо вытолкнула Инна. — А я же боюсь! Нет, не того, что Олег… — она оглянулась, и договорила: —…Что Олег догадается. Я за Васечку боюсь! Ты бы поговорил с ним… Пожа-алуйста! Просто, чтобы он не пугался! Ладно?

— М-м… А ты у родителей живешь? Понимаешь, мне бы не хотелось пересекаться с твоей мамой…

— А нет ее! — радостно воскликнула Хорошистка. — Умотала в Москву! Мама с новой родней спелась. А папулька сбежал от нее к пингвинам! — она засмеялась. — Мы вдвоем с Лариской! Братец писал, что вернется, а сам на флоте остался, перевелся с Владивостока в Камрань — это где-то во Вьетнаме… Пошли? — прекрасные синие глаза заглядывали моляще и чуть кокетливо.

И как им откажешь?

— Пошли, — сказал я.

— Пошли! — зазвенела Видова, подлащиваясь. — Ты меня проводишь, да?

— Типа того, — усмехнулся я.

Инна зашагала рядом, и давняя услада холодила спину…

Есть вещи, которые прощать нельзя, а память у меня хорошая. И воображение весьма живое. Легко представить себя с Инной в постели, вот только никакие ласки, даже самые горячие, не растопят ту грязную ледышку унижения, что засела во мне в тот декабрьский вечер, в павильоне «Мосфильма».

Хотя… Ну, да, Хорошистке удалось-таки меня соблазнить. Не устоял. Зато закалился после! Намаялся, натерпелся… Вспоминать тошно. Иммунитет, так сказать, выработал. Да ведь все равно тянет!

— Как твои киношные успехи? — спросил я, лишь бы голова не пухла от ненужных мыслей.

— А никак! — хихикнула Видова. — Зато с осени буду работать в Театре сатиры, у Плучека. Хотя актрисы говорят: «Служить»! Да-а… Спасибо Гайдаю, со многими познакомилась, хотя гладко не будет. Мы, вот, дружим с Наташей Селезневой, так она же лет на десять меня старше! Да бо-ольше! А Олег сейчас, знаешь, где? В Голливуде! Там итальянцы будут снимать, и наши. Настоящий вестерн!

Мы перешли улицу Чкалова и спустились в глубокую балку.

— Знаешь, — негромко сказала Инна, — папа очень переживал из-за нас. Из-за меня. Из-за того, что мы с тобой расстались. Я ему доказываю, главное, что люблю другого, что Мишка сам виноват, а он только головой качает. И вздыхает… А три года тому