Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино

По совету нового лекаря Император в течение нескольких месяцев будет заниматься своим садом, и благодаря его воле на облезлом плато появятся аллеи, водоемы, купы деревьев и разбитые на французский манер цветники. Еще недавно его имя гремело по всему миру, а сейчас, подобно Диоклетиану в Салоне, он радуется, глядя, как растет дерево или зеленый горошек на фядке. К нему вернулись силы и даже хорошее настроение, с тех пор как с раннего утра в костюме плантатора, опираясь на трость или бильярдный кий, он призывает всех приступить к работе: генералы, врач, священники и китайцы должны приняться за изнурительный труд по расчистке, пахоте и поливу.

Внезапно в июле 1820 года появляются симптомы очень серьезного заболевания: тошнота, боли в области желудка после еды, клинические признаки диспепсии и неуклонное развитие болезни, описанной О'Мира и усугубляемой заботами повседневной жизни, ссорами с Хадсоном Лоу, раздорами в его окружении, поспешным отъездом генерала Гурго и графини де Монтолон, невыносимым климатом и окончательной утратой надежды на обретение свободы. Июльское обострение болезни началось после серьезной стычки с тюремщиками: Лоу угрожал изгнать Бертрана, и это известие потрясло Наполеона гораздо больше, чем он осмелился выказать это наружно. И хотя он в какой-то мере жертвовал своими приверженцами ради Монтолона, обер-гофмаршал оставался высшим коронным чином и, стало быть, украшением этого маленького двора в изгнании. У него сделался сильный жар, сопровождаемый болями в печени и уменьшением подвижности суставов, и Антоммарки заявил, что все дело в плохом функционировании пищеварительной системы и нарушении деятельности желчевыводящих органов. На самом же деле больной был обречен погибнуть от болезни, которую врач не мог распознать и в которой разберутся лишь много лет спустя. Он, конечно, еще борется, ест, пытается совершать прогулки в коляске или пешком; но малейшее напряжение лишает его сил и, возвращаясь в Лонгвуд, он жалуется на острую режущую боль в боку, а Антоммарки назначает ему клизмы и вытяжной пластырь — почему-то на руку, — тогда как речь шла о желудке!

Наполеон, уже обреченный и измученный борьбой своего могучего организма со снедающей его болезнью, находит некоторое успокоение лишь в тишине своей спальни.

— Какое счастье лежать в постели, доктор. Это блаженство я не променяю на все страны мира.

Мгновение спустя он тихо произносит строку из Вольтера:

Но я не должен более мечтать о возвращении в Париж.

Вы видите, что я уже готов сойти в могилу.

В январе 1821 года Монтолон в письме к жене рисует удручающую картину его состояния: «Желудок его не принимает никакой пищи. Каждые шесть часов его кормят чем-нибудь легким. Он все время лежит в полудреме на кровати или на диване. У него совершенно бесцветные десны, губы и ногти. Ноги его, постоянно обернутые фланелью и горячими салфетками, остаются холодными. Он говорит. "В лампе больше нет масла"». Анорексия, вздутие живота, боли в надчревной области, запоры и возрастающая слабость свидетельствуют о желудочном заболевании. Генералы Бертран и Монтолон, сколь бы малосведущи в медицине они ни были, не могут не заметить этого стремительного ухудшения. «Вряд ли он еще долго протянет, — пишет Монтолон своей жене, — но наш доктор уверяет, что перемена климата могла бы его спасти. Однако я скорее надеюсь, чем верю в это, ибо сейчас он более напоминает труп, чем живого человека». То, что видит генерал на лице больного, безусловно свидетельствует о раковом заболевании: серый цвет лица, глубоко запавшие глаза, лицо, на котором застыло выражение тревоги и боли.

В марте его постоянно рвет, и Антоммарки начинает говорить о перемежающейся желудочной лихорадке, затем назначает две дозы рвотного, две дозы совершенно варварского рвотного для истощенного, изглоданного болезнью желудка! Наполеон испытывает адские муки, катается от боли по полу, а затем упорно отказывается принимать какие бы то ни было лекарства, назначенные корсиканцем. Именно в это время Хадсону Лоу приходит в голову совершить самый неуместный и бестактный из своих поступков: офицер британской охраны уже несколько дней не видел больного, — а как могло бы быть иначе, если тот фактически прикован к постели, — и губернатор хочет удостовериться в том, что он на месте. Если «генерал» не хочет показаться добровольно, мы войдем к нему силой! Ошеломленные Бертран и Монтолон решают тогда пригласить для консультации британского врача, что позволит одновременно успокоить губернатора и облегчить непростое положение доктора Антоммарки. Они остановили свой выбор на враче 20-го полка докторе Арнотте. Последний явился, чтобы осмотреть больного, но, как осторожный медик и предусмотрительный политик, предпочел не углубляться в суть дела и не выносить окончательного решения. Он более других в ответе за смерть Императора, ибо, будучи столь же невежественным, как и корсиканский «профессор», он намеренно действовал во вред больному. Чтобы угодить губернатору, он очень многословно рассуждает об ипохондрии и о том, что болезнь является скорее нравственной, чем физической. 5 апреля он заявляет, «что во время своих визитов он ни разу не заставал генерала в том состоянии, о котором говорил Антоммарки. Он не считает болезнь генерала серьезной, полагая, что он более страдает морально, чем физически». Он даже заверил генерала Бертрана, что больному не грозит никакая опасность, и посоветовал последнему встать и побриться. «Доктор Арнотт постарался представить Наполеона менее больным, чем тот был на самом деле, — отмечает майор Горрекер. — Он говорит, что его состояние совсем неплохо, ибо знает, что это доставит удовольствие губернатору».

Сэр Хадсон, действительно, совершенно доволен. 17 апреля он заявляет: «Я вас уверяю, что его болезнь есть результат его грубого поведения по отношению ко мне. Если бы у него был выбор, сейчас он действовал бы иначе. Пусть кто-нибудь неожиданно с криком войдет в его комнату, и вы увидите, что он тотчас вскочит на ноги».

Право же, подобный шок — странное лечение для человека, медленно угасающего от язвы, разъедающей его желудок. Две недели спустя доктор Арнотт был вынужден переменить мнение. В согласии с Антоммарки он немедленно назначил пилюли, чтобы освободить подчревную область, и хинные отвары для снижения температуры и укрепления организма. Только шарлатан может предлагать подобные средства в той стадии болезни, когда постоянная рвота и тот факт, что пища, съеденная накануне, регулярно извергается утром, позволяет предположить, что затронут пилор — выходная часть желудка. Когда 25 апреля Арнотт замечает в тазу следы крови, он все еще не решается сказать, что речь идет о тяжелой и смертельной болезни, и говорит лишь о «нарушении деятельности пищеварительных органов».

Гораздо более здравомыслящий, чем эти «специалисты», Наполеон идет прямо к цели и в тот же день требует от Арнотта сказать, что он знает о его болезни.

— Сколько отверстий имеется в желудке? Как закрывается пилор? У моего отца была опухоль пилора; поддается ли она лечению?

Затем он требует прощупать ему бок.

— Это пилор?

— Нет, это печень.