Архонт - Дмитрий Видинеев

– Не пойму я вас, Саяра, – Полина нахмурилась. – По-вашему, маги должны прекратить передавать свои знания ученикам? Но это же не уничтожит саму магию. Она, как вода, просочится, найдёт выход. А недостойные всегда будут, от них уж никуда не деться. Жизнь такая. И да, я потрошу карманы всякой мрази, потому что считаю это заслуженной наградой. Но определённой границы не перехожу, и переходить не собираюсь!

– Ты голосок-то понизь, чай не глухая, – Саяра смотрела одобрительно, и Полина вдруг почувствовала себя так, словно только что выдержала какое-то испытание. Якутка вздохнула: – Вот гляжу я на тебя… ноготки накрашены, причёска моднючая… вся из себя такая фифа столичная… Но ведь близнецы в тебе что-то разглядели. Они абы кого себе в ученики не взяли бы.

– Может, и вы когда-нибудь во мне что-то разглядите, – сказала Полина язвительным тоном, сильно выделив местоимение «что-то». – Только получше глядите.

– Может быть. Может быть, – пробормотала Саяра, прикрыв глаза и как-то обмякнув. – А может… уже разглядела… уже… – она словно бы задремала, но продолжала тихонько бормотать: – Всё меняется… меня тайга учила… а медведь-то не простой был, в него злой дух вселился… злой дух… хорошая шкура… трофей…

Полина улыбнулась. Язвительный настрой исчез и теперь казался кратковременным приступом глупости. Сквозь дрёму якутка чуть слышно говорила о каком-то Скитальце, который вырвался из Древнего города; о том, что он теперь в нашем мире, набирает силу. Бормотала о каких-то бессмертных, о мерцающей тропе, ведущей сквозь тьму…

«Сама себе во сне сказки рассказывает», – благодушно подумала Полина. У неё самой уже глаза слипались. То и дело зевая, она разбудила и проводила в спальню так до конца и не проснувшуюся якутку, уложила её в кровать, накрыла покрывалом.

– Утром… как огурец буду… Цыц, – не открывая глаз, произнесла Саяра, и через пару секунд раскатисто захрапела.

Полина провела пальцами по её седым волосам.

– Рада знакомству, Железное Лето. Очень рада, – она усмехнулась. – А «фифу столичную» я вам ещё припомню.

Агате снились кошмары, в которых зверствовали маньяки. Она во сне словно бы глядела кровавую кинохронику.

Какой-то щуплый лысоватый мужчина с дикой улыбкой на сальном лице душил девушку. Его пальцы сжимались на тонкой шее, сжимались. Несчастная, выпучив глаза, дёргалась и сдавлено хрипела. А потом новый сюжет: крупный, как медведь, старик возле мусорных баков убил стамеской молодую женщину, затем той же стамеской раскурочил ей грудь и вынул сердце. «Та-айна, – стонал убийца. – Мне нужна та-айна…» Морщинистое лицо старика походило на сделанную из дубовой коры маску. Невероятно злобную маску.

Сцены менялись, вызывая у спящей Агаты мучительные стоны.

Мужчина в чёрном плаще и надвинутым на глаза капюшоном забивал молотком парня в подворотне – убийца раз тридцать опустил своё орудие на голову несчастного, превратив её в невообразимое месиво. В следующей сцене молодой маньяк, весело насвистывая, истязал двух привязанных к столбам девушек – он скальпелем делал на их обнажённых телах надрезы. Тысячи надрезов. А девушки кричали, кричали, обезумев от ужаса…

Она проснулась посреди ночи в холодном поту, села на кровати и сокрушённо обхватила голову руками. Сердце колотилось, перед глазами мелькали обрывки кошмара, по коже пробегали «мурашки».

– Ну и что, нахрен, это было? – болезненно промолвила Агата, ощущая неприятную сухость во рту. – Какой же бред.

С обидой и страхом она задалась вопросом: с чего бы, чёрт подери, рассудок выдал такую подлость? Откуда вообще взялись эти образы? Нелепость какая-то! Раньше все кошмары были связаны с Колюней, и это логично, отчим ведь источник страха. Но откуда взялась эта безумная хроника убийств? Где тут логика?

– Какой же бред! – повторила Агата, содрогнувшись.

Она взглянула на ночник с опасением, что он сейчас замигает, и оживут тени прошлого, а на улице завоет автомобильная сигнализация. Как в ту ночь, несколько лет назад. Но мягкий свет ночника оставался ровным, а за окном лишь тоскливо завывала вьюга.

«Всё в порядке, – успокаивала себя Агата. – Просто вчера было слишком много впечатлений. Это усталость. Всего лишь усталость…»

В памяти вдруг возродились события, произошедшие давешним вечером в туберкулёзном диспансере. Вспомнились изуродованные люди и чудовище с вибрирующей головой. Агата снова содрогнулась, чувствуя, как почти выровнявшееся сердцебиение вновь участилось.

Она посмотрела на рисунки на стене. Тиранозавр и Викинг. Безмолвные стражи. Те, кто никогда не подводил и не подведёт. У неё возникло острое ощущение, что их помощь ещё не раз понадобится. Теперь, когда в ней поселилась вера в магию, она взирала на воображаемых друзей другими глазами, как на источник удивительной тайны, которую ещё предстоит разгадать.

Ей вспомнились слова Глеба: «Будем считать, эксперимент не удался». Вчера, когда вернулась домой, она всерьёз задумалась над этими словами. Не удался? Собирались вызвать некого Хранителя Тайн, а на самом деле нифига не вышло? А может, не всё так просто? Возможно, что-то не разглядели? Слишком быстро Глеб сделал вывод. Но что они могли не разглядеть? Никаких внятных предположений. Только смутная тревога с мистическим оттенком.

Многое с Глебом предстояло обсудить. Вчера было какое-то пресыщение новыми впечатлениями и на обстоятельный разговор о том, что случилось в диспансере просто не осталось сил. Нужна была передышка. Договорились встретиться завтра. А Павел… да пошёл он к чертям собачьим! Скучный он и какой-то пустой. Агата твёрдо решила больше с ним не связываться. Вчера, уже в городе, она заглянула в его глаза и внезапно испытала отвращение, будто в кучу с дерьмом вляпалась. Чем было вызвано такое чувство, Агата не могла понять – это зародилось на уровне подсознания, словно некая тень откровения. И именно в тот момент Агата решила, что больше не позволит очкарику преследовать её. Хватит уже этой его дурацкой игры в тайного воздыхателя. В следующий раз приметит, что он плетётся за ней как хвост, и не станет церемониться – отошьёт мелкого шпингалета. Раз и навсегда. Возможно, даже с помощью крепких затрещин. В её новой жизни ему не было места.

* * *

Тот, кто вышел из темноты назвался Надзирателем.

Павлу это имя нравилось, оно ассоциировалось у него с силой и властью.

Надзиратель назвался другом.

И Павел ему поверил. Поверил с каким-то безоговорочным фанатизмом.

Надзиратель явился после того, как долговязый недоумок Глеб спалил бумажку с какими-то закорючками. Павел тогда странным образом оказался в темноте. Это было не просто «место», а вселенная, наполненная мраком. Мрак скрежетал, стонал, выл, рыдал – тысячи голосов и тысячи каких-то невидимых механизмов явно циклопических размеров. Павла буквально раздирало от желания вырваться из этого мрака. Как он тут оказался? Где он? Мысли были тягучими – медленно рождались и тянулись, тянулись. Ни холода, ни жара. Павел даже собственного тела не ощущал. Полная беспомощность. Абсолютное уныние. За что? Ему мерещилось, что проходят года, века, что того мира, который он знал, давно уже нет – сама тьма словно бы внушала это. Жестокая тьма. Хотя бы искорку увидеть, хотя бы отблеск какой… всё бы отдал за это. Всё! Но что он может отдать, ведь у него больше ничего нет? Он сам теперь потерянное во времени и пространстве ничто. Пустота… пустота… ну почему такая пустота?