Последний герцог - Андреа Кейн

— Пять тысяч! — ахнула Дафна. — Но вы же сами сказали, что ее стоимость…

— Стоимость — вещь относительная. Итак, пять тысяч. Согласитесь, это гораздо больше, чем вы надеялись получить за нее.

— А вы уверены, что леди купит ее за такую цену? Я не хотела бы…

— Абсолютно уверен.

Дафна не стала скрывать своей радости.

— Большое вам спасибо.

Едва звякнул колокольчик, извещавший о том, что Дафна ушла, как Томпсон вошел в комнату не менее озадаченный. чем вышел из нее.

— Черт подери! Вместо того чтобы схватить деньги и бежать без оглядки, она еще беспокоится о моей выгоде! Такая же сумасшедшая, как и вы, Торнтон. Ну скажите, ради Бога, на кой черт вам эта безделушка, да еще и за пять тысяч? Держите. — Он сердито протянул брошь Пирсу. Пирс молча взял брошь и так же молча протянул деньги. Пряча деньги, ювелир покачал головой:

— Вы что же, Пирс, продаете драгоценности для того, чтобы покупать их снова? Ну скажите, ради всего святого, зачем, зачем вы это сделали?

Пирс покачал головой:

— Даже если бы я и попытался объяснить, вы бы все равно ничего не поняли. Всего хорошего, Томпсон!, .

Трэгмор пребывал в самом скверном расположении духа, когда в полдень вернулся домой, раздраженный бесполезной поездкой в Лондон. Вместо компенсации за украденные драгоценности он получил от Холлингсби целую кипу бумаг, которые, по его мнению, необходимо было подписать. Трэгмор хотел было сразу развернуться и уехать, предоставив Холлингсби самому разбираться с бумагами, но решил задержаться еще на день, вспомнив, что дома его будет поджидать Торнтон. Но на следующий день вместо денег он получил еще одну большую кучу бумаг. Когда это повторилось и на третий день, терпение его лопнуло. Накричав на Холлингсби и проклиная все конторы в мире, он помчался домой.

— Где маркиза, и леди Дафна? — рявкнул он, едва увидев дворецкого.

— Маркиза в своей комнате, а леди Дафна еще не.вернулась.

— Не вернулась? Не вернулась — откуда?

— Не знаю, сэр. Я и герцогу сказал, что она мне не докладывает. Она ушла слишком рано… — Герцог?

— Герцог Макхэм, милорд. Он появился здесь, едва взошло солнце. Спрашивал вас и леди Дафну.

— На кой черт ему нужна моя дочь? — крикнул Трэгмор, но ответа ждать не стал.

Через секунду он уже мчался по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки.

— Хардвик! — Шитье выпало из рук жены, на ее лице застыло выражение удивления и страха. — Ты вернулся раньше, чем мы ожидали.

— Вижу, — сказал Трэгмор тоном, не обещавшим ничего хорошего. — Где Дафна?

— Ведь ты сообщил, что приедешь домой вечером. Я уверена, что к этому времени…

— Я не спрашиваю, почему она ушла, я спрашиваю. — куда.

Элизабет молчала, опустив глаза.

— Опять отправилась в госта к этому слабоумному викарию?

— Я… я, право, не знаю, где она, — ответила Элизабет совершенно искренне.

— Неужели? Хорошо, сейчас я поеду в поселок и узнаю сам.

— Хардвик, что плохого может быть в том, , если она проведет несколько часов в церкви?

Лицо маркиза пошло багровыми пятнами.

— Дафна ушла из дома до зари. Хитрый Чамберс, прекрасно знающий, что у моей дочери мягкое, доброе сердце, наверняка увлек ее в свой очередной крестовый поход против бедности. Хорошо… Я предупреждал ее. Этот раз будет последним.

— Хардвик, постой. — Элизабет схватила его за руку. — Прошу тебя, не надо.

Он грубо оттолкнул ее:

— Прочь!

— Ради Бога, Хардвик! Оставь ее в покое. Пусть хоть она будет счастлива!

Что-то в тоне Элизабет насторожило Хардвика. Он приблизился к Элизабет.

— Счастлива? Что ты хочешь этим сказать?

Спохватившись, что сказала лишнее, Элизабет неуверенно ответила:

— Я… Я только хотела сказать, что Дафне уже двадцать лет. Она имеет право на личную жизнь.

— Личная жизнь! — Гнев только подстегнул его подозрения. — Она с детства бегает к этому сладкоречивому викарию. С чего это вдруг ей взбрело в голову устраивать свою личную жизнь? Ответь мне, Элизабет, ответь сейчас же, что задумали Дафна и викарий?

— Я не имела в виду викария. — Элизабет пятилась, глаза ее расширились от ужаса.

— Что?! С кем еше она якшается? Говори! — Он неожиданно вытянул руку, стальные пальцы сошлись на горле жены. — Ну! Торнтон? Торнтон, так ведь? Он топтался здесь с самого утра. Ну, говори! — Пальцы его сжимались все сильнее. Обезумев от гнева, он не понимал, что в таком состоянии Элизабет ничего не могла сказать, даже если бы и хотела. — Отвечай! Отвечай сейчас же, зачем он сюда приходил?

— Хардвик, отпусти! — с трудом прохрипела Элизабет, Одним резким движением он отшвырнул жену к стене.

Она ударилась о стену головой и со стоном сползла на пол.

Но Хардвик не замечал этого.

— Моли Бога, Элизабет, чтобы мои подозрения оказались неверными, иначе твоя жизнь до нынешнего дня покажется просто раем. — Рванувшись к двери, он злобно бормотал: — Клянусь Богом, я преподам дочке урок, который она запомнит на всю жизнь!

— Посмотри же, как она хороша, еще красивее, чем на витрине! — Дафна не удержалась и показала куклу викарию.

— Маленькая Пруденс будет на седьмом небе, — ответил викарий, спешно собирая книги.

— О, я знаю, как много может значить кукла для ребенка! — И перед глазами Дафны опять всплыл образ девочки из Дома непреходящей надежды.

— Я перепугался за тебя до смерти, Подснежник, — признался викарий, — тебя не было четыре часа.

— Извините, я и сама не ожидала, что это займет так много времени, но если бы вы знали, как трудно было найти покупателя.

Викарий удивился.

— А мне казалось, что эту брошь возьмут с охотой. Любому ювелиру не составило бы труда перепродать ее с выгодой для себя,

— Вы правы, они готовы были с радостью купить ее, но чем больше было у них радости, тем меньше совести. Мне пришлось потратить немало времени, прежде чем удалось найти ювелира, который бог весть по каким причинам решил не грабить меня.

— Кстати о грабителях, — улыбнулся викарий. — Твой знакомый, кажется, неплохо поработал этой ночью. Дафна замерла:

— Правда? Где?

— Как мне сказали, он пробрался в дом графа Селберта в Мэнсфилде, который сегодня ночью лишился драгоценностей и денег. Соответственно работный дом в Мэнсфилде разбогател на две тысячи фунтов.

— Никто не видел его?

— Никто, кроме тебя, Подснежник.