Джек Ричер, или Поле смерти - Ли Чайлд

И я начал говорить. Лежа на койке, я прошелся по последним шести месяцам. Хаббл тоже лежал на койке, уставившись в потолок, и слушал. Это отвлекало его от своих забот. Я рассказал о том, как расстался с Пентагоном. Вашингтон, Балтимор, Филадельфия, Нью-Йорк, Бостон, Питтсбург, Детройт, Чикаго. Музеи, концерты, дешевые гостиницы, бары, автобусы и поезда. Одиночество. Я путешествовал по своей родине, словно бедный турист. Знакомился с историей, о которой узнал в пыльных классах на противоположном конце земного шара. Знакомился с главным, с тем, что формировало нацию. Места сражений, заводы, декларации, революции. Знакомился с мелочами. Домами, клубами, дорогами, легендами. Большое и маленькое, что должно означать дом. И кое-что я нашел. Я рассказал Хабблу о долгом путешествии по бескрайним равнинам, через устья бесчисленных рек от Чикаго до Нового Орлеана. Спуск по побережью залива до самой Тампы. Затем рывок на автобусе «Грейхаунд» на север к Атланте. Безумное решение сойти у развилки на Маргрейв. Длинный путь пешком под дождем вчера утром. Чистая прихоть. Случайное замечание моего брата о том, что он был проездом в этом крошечном городке, где больше шестидесяти лет назад умер Слепой Блейк. Рассказывая Хабблу об этом, я чувствовал себя довольно глупо. Хаббл пытался выпутаться из кошмара, а я рассказывал ему о бесцельном паломничестве. Но он, похоже, меня понял.

— Со мной однажды тоже было нечто похожее, — сказал Хаббл. — На медовый месяц мы с женой отправились в Европу. Задержались в Нью-Йорке, и я целый день искал то здание, рядом с которым был убит Джон Леннон. Затем мы провели три дня в Англии, бродили по Ливерпулю и искали клуб «Каверна», где начинали играть «Битлз». Так и не смогли найти. Наверное, его снесли.

Он говорил некоторое время. В основном, рассказывал о своих путешествиях. Со своей женой он успел поездить по свету. Им это очень нравилось. Они изъездили всю Европу, были в Мексике, на островах Карибского моря. Исколесили вдоль и поперек все Штаты и Канаду. Они получали от путешествий огромное удовольствие.

— А вы не чувствуете себя одиноким? — спросил Хаббл. — Вы ведь все время один?

Я ответил, что мне наоборот так больше нравится. Я обожаю одиночество, анонимность. Порой мне кажется, что я становлюсь невидимым.

— Что вы хотите сказать, невидимым? — переспросил Хаббл. Мои слова его заинтересовали.

— Я путешествую наземным транспортом, — объяснил я. — Исключительно наземным транспортом. Хожу пешком, езжу на автобусах. Иногда на поездах. Всегда плачу наличными. За мной не остается бумажного следа. Ни авиабилетов, ни перевода денег с кредитной карточки. Мой путь невозможно проследить. Я никому не называю свое имя. Останавливаясь в гостинице, я плачу наличными и называю вымышленную фамилию.

— Зачем все это? — удивился Хаббл. — Разве за вами кто-нибудь охотится?

— Никто, — успокоил его я. — Просто мне так больше нравится. Я люблю анонимность. У меня такое ощущение, что я побеждаю систему. Но сейчас система уложила меня на обе лопатки.

По его лицу я понял, что он снова погрузился в размышления. Думал он долго. Я видел, как Хаббл сражается с неразрешимыми проблемами, и постепенно из него выходит весь воздух. Паника накатывала на него неудержимой приливной волной.

— Ладно, посоветуйте, как мне вести себя с Финлеем, — наконец сказал Хаббл. — Когда он спросит насчет признания, я могу ответить, что находился в состоянии стресса, вызванного проблемами на работе. Я скажу, что у нас острая конкуренция, и раздавались угрозы в адрес моей семьи. Скажу, что понятия не имею, кто такой убитый и как у него оказался мой номер телефона. Буду все отрицать. А потом попытаюсь все уладить. Как вы это находите?

На мой взгляд, план был весьма неубедительный.

— Скажите мне одну вещь, — спросил я. — Не вдаваясь в подробности: вы выполняете для этих людей полезную функцию? Или вы просто что-то вроде стороннего наблюдателя?

Скрестив руки, Хаббл задумался.

— Да, я выполняю полезную функцию, — наконец ответил он. — Можно даже сказать, моя роль решающая.

— А если не вы? — продолжал я. — Могут они найти на ваше место кого-нибудь другого?

— Да, смогли бы, — сказал Хаббл. — Но, учитывая особенности выполняемой мной функции, сделать это достаточно трудно.

Он оценивал свои шансы остаться в живых так, как решал вопрос о кредитоспособности клиента своего банка.

— Ладно, — сказал я. — Ничего лучше вы, скорее всего, все равно не придумаете. Так что попробуйте.

Я не видел, что еще он может сделать. Хаббл был маленьким винтиком в какой-то большой махинации. Но очень важным винтиком. Никто не станет просто так ломать налаженный механизм. Так что на самом деле его будущее было четко определено. Если те, на кого Хаббл работает, узнают, что он пригласил следователя, его однозначно убьют. Но если не узнают, он однозначно может ничего не бояться. Все так просто. И на мой взгляд, у него были весьма неплохие перспективы — из-за одного весьма убедительного обстоятельства.

Хаббл сделал признание, потому что считал тюрьму чем-то вроде безопасного убежища, где до него никто не сможет добраться. По крайней мере, таковы были отчасти его рассуждения. Но это были неверные рассуждения. Хаббл ошибался. В тюрьме он вовсе не обезопасил себя от нападения, а как раз наоборот. Если бы те, на кого он работал, захотели с ним расправиться, они сделали бы это без труда. Однако обратной стороной этой медали было то, что с Хабблом не пытались расправиться. Так случилось, что напали на меня. Не на Хаббла. Так что, на мой взгляд, это можно было считать определенным свидетельством, что ему нечего опасаться. На него никто не будет охотиться, потому что если его хотели убить, его уже могли убить и давно бы убили. Но этого не произошло. Даже несмотря на то, что сейчас сложилась очень критическая ситуация, сопряженная с большим риском. Так что это можно было рассматривать как доказательство. Я начинал думать, что с Хабблом все будет в порядке.

— Да, Хаббл, — повторил я, — попробуйте. Это лучшее, что вы можете сделать.

Камера оставалась заперта весь день. На этаже было тихо. Мы лежали на койках, а день медленно тянулся к вечеру. Мы больше не разговаривали. Уже выговорились. Я изнывал от скуки и жалел, что не захватил с собой газету, оставленную в полицейском участке Маргрейва. Можно было бы перечитать ее заново. Прочитать о том, как президент, добиваясь переизбрания на второй срок, сокращает расходы на предупреждение преступлений. Экономит сегодня доллар на береговой охране, чтобы завтра нужно было потратить десять на такие тюрьмы, как эта.

Часов в семь пожилой служитель принес нам ужин. Мы поели. Он вернулся и забрал поднос. Медленно прошел пустой вечер. В десять часов выключили свет, и мы остались в темноте. Ночь. Я не снимал ботинки и спал очень чутко. На тот случай, если у Спиви были в отношении меня еще какие-то планы.

В семь часов утра свет зажегся снова. Воскресенье. Я проснулся, чувствуя себя усталым, однако сделал над собой усилие и встал. Заставил себя немного размяться, чтобы унять боль в ноющих суставах. Хаббл проснулся, но лежал молча. Краем глаза наблюдая за тем, как я делаю упражнения. Около восьми принесли завтрак. Тот же самый старик прикатил тележку. Я поел и выпил кофе. Когда я допивал то, что было в термосе, щелкнул дверной замок, и дверь приоткрылась. Распахнув ее, я шагнул в коридор и едва не столкнулся с охранником, собиравшимся войти к нам в камеру.