Иной путь - Влад Вегашин

"Но это неправильно!!!"

– Андрей, ты это… правда, извини. Слушай, мне тут за всю эту историю премию дали… ну, типа за защиту компании и все такое, – пробормотал Стас, не глядя в глаза собеседнику. – И знаешь… у меня же есть деньги, немного, но есть… в общем, вот, возьми. Ты не обижайся, что я такой черствый кретин. Я и правда не знал, – он выскреб из кармана всю наличность: двести евро, полученные от Виктора Михайловича и отложенные на продукты чуть ранее триста евро, и сунул в руку Андрея.

Тот вспыхнул.

– Стас, я не знаю, когда смогу отдать…

– Не надо отдавать. Это не в долг.

Парень покраснел еще больше, в его взгляде появилась обида.

– Я не попрошайка! И я…

– Я знаю. А это – не милостыня и не подачка. Я просто могу помочь и я хочу помочь. Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь. Все, удачи! – и пока оторопевший Андрей пытался что-то сказать, Стас быстро вскочил в закрывающиеся двери поезда.

Через окно он еще секунд пятнадцать наблюдал за приятелем. Тот неверяще смотрел на деньги в своей руке и на его лице отображалась вся гамма эмоций – от недоверия и подсознательного страха, до неверия, что эти деньги и правда теперь его, что их не нужно будет отдавать, и что ему помогли. Просто так. Не "почему-то" и не с какой-то целью, а просто помогли, потому что была возможность помочь, и была необходимость в помощи.

"А помнит ли еще кто-нибудь в этом мире о том, что существует такое понятие – помощь? Что можно помочь не для того, чтобы извлечь из этого выгоду?"

"Он до цели доберется.

По своей пройдет стезе…"

Холодный свет августовской луны дробился на неровные квадраты, проникая сквозь покореженную металлическую решетку на окне, и неровно расцвечивал бледными пятнами скромное убранство маленькой комнаты, почти каморки. Узкая железная кровать у стены, с тощим продавленным матрасом и затертой до дыр простыней, была перекрыта кое-как зашитым покрывалом, на покосившемся комоде в углу виднелись белесые пятна облезшей краски, а под ножку небольшого стола, вся столешница которого была изрезана и разрисована похабными картинками, обитатель сих скромных хором был вынужден подложить несколько картонок – иначе колченогий ветеран качался и скрипел, каждую секунду угрожая развалиться. Самым прочным и новым предметом мебели являлся крепкий ящик, в таких развозят в маркеты товар. Сей ящик использовался в качестве стула и выглядел гораздо аккуратнее и презентабельнее, нежели прочая меблировка.

Это нищенское пристанище могло бы показаться заброшенным, если бы не две детали. Во-первых, здесь царила неестественная, какая-то операционно-стерильная чистота. Во-вторых, квадраты лунного света выявляли не только бедное убранство, но и обитателя крохотной каморки, находящейся на первом этаже старого, самого последнего на Ольгинской улице дома.

Он был болезненно худой, нескладный, высокий юноша на вид лет восемнадцати, с неровно подстриженными черными волосами до плеч, неестественно бледной кожей и резко выделяющимся на фоне тонкокостного и, пожалуй, что даже аристократичного лица длинным носом. Юноша сидел за столом, положив руки на потертую столешницу, и опустив точеный подбородок на сгиб локтя, пальцы по инерции удерживали карандаш над наполовину исписанным мелким бисерным почерком листом дешевой сероватой бумаги, чуть дальше, едва не падая на пол, лежали две раскрытых книги: "Поводок для общественного бессознательного" Аскольда Хайффера, и "Psychologie und Erziehung" Карла Густава Юнга на немецком языке. Длинные девичьи ресницы молодого человека слегка трепетали, пальцы левой руки, свободно лежащей на столе, едва заметно подрагивали.

Ясное, по-августовски звездное небо начали заволакивать клочковатые облака. Небольшая, но грозного вида тучка на миг закрыла собой луну, поток слабого света, проникающий в комнату, прервался. Юноша вздрогнул всем телом и широко распахнул глаза, оказавшиеся неожиданно не карего или темно-серого оттенка, а светло-светло голубыми, как ручеек, родившийся из чистого талого снега. Расширенные со сна зрачки казались бездонными.

За два часа, проведенных в неудобной позе, затекли все мышцы. Он выпрямился, поднялся на ноги, едва не свалив ящик и сделал шаг к окну, к той его части, что не была загорожена колченогим столом. Прижавшись лбом к стеклу, вгляделся в ночную темень – и нервно отпрянул, едва сохранив равновесие, когда с той стороны на него без предупреждения обрушился ледяными горошинами ливень.

Конечно, дождь остался по ту сторону стекла. Но юноша явственно ощутил, как тяжелые капли хлещут по коже, мгновенно проникают под одежду, обволакивая холодящими поцелуями. Он терпеть не мог дождь. Как, впрочем, и любую другую погоду…

Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой.

Постояв несколько секунд у окна, молодой человек досадливо скривился. На оплату энергии денег не было с начала мая, и тусклая лампочка над столом не загоралась уже месяца три. И если первые два из них были вполне сносными – от белых петербургских ночей тоже был прок – то, начиная с середины июля ненависть черноволосого юноши к миру росла обратно пропорционально продолжительности светового дня.

Пробормотав сдавленное ругательство, он собрал рассыпавшиеся по столу листы бумаги, аккуратно сложил их в пластиковую папку, и сунул в верхний ящик комода, вместе с Юнгом и Хайффером. Еще раз бросил тоскливый взгляд в сторону окна, словно надеясь на милость природы – но мелькнувшая в светлых глазах злость явственно продемонстрировала, что никакой надежды в мыслях юноши не было.

Чуть пошатываясь, он подошел к кровати, но не рухнул пластом, как казалось естественным, а снял покрывало, сложив его идеальным прямоугольником, разделся, так же скрупулезно складывая футболку и брюки, и только тогда лег вытянувшись во весь немалый рост, сложив руки вдоль тела, словно бы по стойке смирно.

Но темные, густые ресницы не торопились опускаться. Он уже не хотел спать, хоть и понимал, что отдых необходим – хоть частично, но сон восполнял недостаток пищи и придавал некоторую иллюзию прилива сил.

Молодой человек долго лежал, глядя в низкий, весь в потеках и трещинах, потолок, и мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же.

– Я смогу выбраться, – негромко проговорил он, обращаясь одновременно и ни к кому конкретному, и ко всему миру сразу. – Я смогу. Я в шаге от первой победы.

Он не зря год зарабатывал деньги и почти не тратил их. На оплату коморки уходили сущие гроши, а ел юноша немного, с детства привык обходиться минимумом. Зато последние три месяца можно было не думать о работе, полностью посвятив себя подготовке к экзаменам. Его результат должен быть лучшим. На факультете психологии ВИП всего три бесплатных места, а конкурс среди абитуриентов – до нескольких сотен человек. И он должен, нет, обязан оказаться в этой тройке! По-другому быть просто не могло. Слишком большие амбиции, слишком малые возможности для их реализации. Значит, надо всего лишь обзавестись большими возможностями.