Милая девочка - Мэри Кубика

По ее словам, она знает о Нижнем Уэкере только то, что этот тоннель любит ее сестра, он полон зеленых люминесцентных огней. Это первое из ее личных воспоминаний.

– И все же я не понимаю, – заканчивает она.

– Детали мне неизвестны. Знаю только, что им нужен выкуп.

Разговор начинает мне надоедать. Нет никакого желания об этом говорить.

– И почему тогда ты привез меня сюда? – Глаза смотрят с мольбой. Она хочет все знать. В ее взгляде и мольба, и растерянность, но и высокомерие.

«Хороший вопрос, черт возьми», – думаю я.

Я читал о ней в Интернете, прежде чем начать действовать. Мне кое-что о ней известно, хотя она об этом не знает. Я видел фотографии ее семейства, все в крутой дизайнерской одежде, богатые, но и не моты. Я знаю, когда ее отец стал судьей. Знаю, что ему предстоит переизбрание. Я видел его ролики в Интернете. Он полный придурок. А яблочко от яблони далеко не падает.

Открываю рот, чтобы сказать ей, что разговор окончен, что ей лучше помолчать, но вместо этого произношу:

– Я передумал. Никому не известно, что ты здесь. Если бы они знали, давно бы прикончили нас обоих. И меня, и тебя.

Она неожиданно встает и принимается ходить по комнате, обхватив себя руками и ступая почти бесшумно.

– Кто они? – Слова «убить» «меня и тебя» ей понятны, от них ей становится трудно дышать.

Дождь с остервенением барабанит по крыше. Ей приходится нагнуться ко мне, чтобы расслышать, что я говорю. Она садится рядом. Я отворачиваюсь и устремляю взгляд на ветки. Мне лучше не смотреть ей в глаза.

– Не думай об этом.

– Кто они?

Рассказываю ей о Далмаре, лишь бы она заткнулась, о том, как он передал мне ее фотографию, как поручил привезти в условленное место.

Она встает, поворачивается ко мне спиной и спрашивает таким тоном, словно обвиняет:

– И зачем тогда?

Я вижу, ненависть сковывает все ее тело. Я должен был передать ее Далмару, и все было бы кончено. У меня появилось бы достаточно денег и на хорошую еду, и на оплату счетов и на взнос за дом. Все уже оказалось бы в прошлом, и мне не пришлось бы размышлять, вернулась ли она домой, и как будет жить дальше, и каким образом мне избавиться от нее и сбежать. А теперь я все время думаю только об этом. Из-за этого просыпаюсь среди ночи. Если меня не мучают мысли о Далмаре и полиции, я думаю о том, как оставлю ее в этом старом доме совсем одну. Если бы я передал ее, как и был должен, этих проблем бы сейчас не было. Мне осталось бы думать только о том, как скрыться от копов. А это для меня дело привычное.

Я не отвечаю на ее глупый вопрос. Этого ей знать не надо. Не стоит обсуждать, по какой причине я передумал и привез ее сюда.

Вместо этого я рассказываю ей все, что знаю о Далмаре. Сам не понимаю, зачем я это делаю. Может, чтобы она не думала, будто я вру. И испугалась. И поняла, что находиться сейчас здесь со мной – лучше.

О Далмаре я знаю лишь по слухам. Говорят, он служил в Африке, был одним из тех, кому крепко промывают мозги и заставляют убивать. Я рассказываю ей о том, что он сделал с бизнесменом, который залез в долги и не смог заплатить. Как убил мальчишку лет девяти-десяти, потому что его родители не смогли заплатить выкуп. Он пристрелил его и отправил фотографии родителям, чтобы позлорадствовать.

– Ты лжешь, – шепчет она, но ее круглые от ужаса глаза подтверждают, что она мне верит.

– Почему ты так уверена? Почему думаешь, что он не смог бы сделать то же самое и с тобой?

На ум сразу приходят изнасилование и пытки. У него есть дом в Лондейле, недалеко от Южного Хомана, я бывал там пару раз.

Думаю, он держал бы девчонку именно там, в этом кирпичном доме с большим парадным крыльцом. Ковровое покрытие в пятнах, провода от техники в стене – ее вынес предыдущий владелец. Плесень на потолке и подтекающий кран. Разбитое окно заклеено пленкой. Представляю, как она сидит посреди комнаты, привязанная к стулу, с кляпом во рту и ждет. Ей остается только ждать, когда ребята Далмара решат в очередной раз с ней поразвлечься. Да и после получения денег, если бы судья их заплатил, он все равно приказал бы ее убить. Он всегда избавляется от свидетелей. Тело бросили бы в канаву или в реку. А может, просто в мусорный контейнер. Я произношу вслух все, о чем думаю, и добавляю:

– Когда влезаешь в такое дерьмо, выбраться из него невозможно.

Она молчит. Ничего не говорит о Далмаре, хотя наверняка думает именно о нем. Возможно, представляет себе человека, убивающего девятилетнего мальчика.

Сержант дает мне добро на показ фото нашего подозреваемого в новостях в пятницу вечером. Реакция населения не заставляет себя ждать. Люди постоянно звонят на «горячую линию» и говорят, что видели его. Только для кого-то он Стив, для кого-то Том. Одна дама полагает, что ехала с ним вчера в вагоне метро, но все же сомневается. (С ним была девушка? Нет, он был один.)

Другой парень уверен, что тот человек испанец и работает уборщиком в офисном здании на Стейт-стрит, и я объясняю ему, что это не так. У меня есть пара помощников, которые отвечают на звонки, и пытаются отсеять действительно ценных свидетелей от фантазеров. К утру следующего дня я делаю вывод, что либо никто не видел этого человека, либо у него столько имен, что за ним целый год могут гоняться все полицейские города. От этого мне становится еще хуже. Наш Джон Доу[1]оказался более опытным, чем я предполагал.

Я думаю о нем почти все время. Кажется, я уже много знаю об этом человеке, хотя мы никогда не встречались, мне даже неизвестно его имя. Совокупность определенных черт личности побуждает ее вести антиобщественный образ жизни и порождает в ней склонность к насилию. К созреванию такой личности приводит целый комплекс качеств и условий. Также играет роль и социальная среда – вряд ли он живет в одном районе с Деннетами. Полагаю, он никогда не посещал колледж, ему непросто найти работу. Скорее всего, в детстве у него не было близких отношений со взрослыми, а возможно, возникали сложности в установлении контакта и с ровесниками. Он чувствовал себя одиноким. Родители не проявляли к нему должного внимания. Возможно, брак их был несчастливым. Ребенком он мог подвергаться унижению. В семье мало значения придавали образованию и не умели любить друг друга. Мама не укладывала его спать, не читала сказки. По воскресеньям никто в его семье не ходил в церковь.

В детстве он мог вести себя как озлобленный, обиженный на всех волчонок, а мог быть гиперактивным. Мог иметь проблемы с концентрацией внимания, быть склонным к нарушениям, асоциальным ребенком. Он не чувствовал заботу близких, не научился приспосабливаться к разным условиям. Не представлял, что такое сочувствие, научился решать проблемы только с помощью пистолета.