Великий Тёс - Олег Слободчиков

Он не верил сказкам о русских городах, живущих по старине да по справедливости: знал, всякий город любит богатых. О воле помалкивал, с тоской поглядывая на старого Михея. Тот всю жизнь прогонялся за волей и богатством. Тоска давила молодецкую грудь: «Куда идти? Где поселиться? К какому обществу приписаться?» Хотелось ему бросить связчиков и плыть обратно в Енисейский острог, поверстаться в посад, зажить домом. Но на пути были страшные каменные пороги.

После праздника ватажные с радостью снялись со стана и снова двинулись к верховьям реки. Крутым берегом они подошли к заболоченному устью притока, разлившегося между покрытых лесом холмов. Издали это место казалось сухим, а когда подошли, увидели камыши в рост человека, кочки, болото.

Смеркалось, надо было устраивать ночлег. Река круто повернула на полдень. К доброй погоде высоко в синем небе черными крестиками носились стрижи. В лучах заката пламенела осенняя тайга.

— Здесь надо ночевать! — досадливо огляделся передовщик.

Идти дальше — устраиваться в потемках, вернуться — плохая примета. Путники нашли сухое место среди чахлых больных берез, развели костер. Пантелей беспокойно поглядывал на небо, предвещавшее хорошую погоду. Через чуткие ноздри всей грудью втягивал воздух. Среди запахов реки, травы и прелого листа его настораживал сырой и свежий дух.

— Не пойму! — ворчал, оглядываясь по сторонам. — Стрижи высоко, отчего дождем пахнет?

Чавкая мокрыми бахилами по болотине, монахи приволокли пару сухостойных лесин. Они отдышались и снова пошли за дровами. Михей раздул костер и повесил котел на огонь. Синеуль с Угрюмом резали сухой камыш на подстилку. Над рекой опускались сумерки, и с ними, казалось, все ниже опускается небо.

После ужина ватажные бросили жребий, и он пал на Угрюма. Чертыхнувшись про себя, молодой промышленный запалил от костра трут, поволок тяжелую пищаль к стругу, привычно подсыпал из рожка порох на запал. Укутавшись одеялом поверх одежды, сел караулить сон товарищей.

Ни звезд не высыпало на небе, ни луна не вышла. Ночь была темна. Слышалось, как глухо и далеко в своих глубинах перекатывает камни река, как шуршит камыш. Треснул сучок, придавленно визгнул зверек. Утробно рыкнул то ли медведь, то ли кабан. Зашумел камыш. Опять все стихло. Угрюм стал подремывать, роняя голову на грудь. Уши ловили шорохи, отсеивали все пустячное, выискивали звук приближающихся людей. Ничто другое караульного не пугало.

В очередной раз открыв глаза, он зябко передернул плечами и почуял запах зимы. Во тьме бесшумно падал снег. Угасая, дотлевал костер. Едко напахивало сырой золой и дымом. Сонному караульному показалось вдруг, что снегопад надежно укрыл его от опасностей. Он с головой укутался в одеяло и блаженно вытянулся на мешках с рожью.

Его разбудил вопль черного дьякона Герасима. На одеяле мягкими путами лежала тяжесть снега. Напрягаясь всем телом, Угрюм сел, сбросил его хрусткие комья к ногам. Было ясное утро. Снегопад кончился так же неожиданно, как и начался. Поздней памятью Угрюм отметил про себя, что крик монаха не был опасливым или испуганным: он был радостным.

В следующий миг караульный испугался, что передовщик знает, как он охранял стан, и может приласкать батогом за крепкий сон. Угрюм опасливо огляделся. Пантелей еще только выбирался из-под одеяла. «И ладно!» — подумал, теперь уже по праву заворачиваясь в теплый мех.

Он хотел доспать с часок, но, проснувшись, почувствовал, что солнце уже высоко. Потрескивал костер, возле него никого не было. Угрюм сел, повертел головой. Снег быстро таял, с шумом слетая с ветвей корявых берез, которые еще не сбросили желтый лист. Цепочки свежих следов уходили в разные стороны: в камыш и к сухостойному лесу.

Угрюм протер лицо, вытащил из-под одеяла теплую пищаль, забросил ее на плечо, пошел по следам в камыши. Ему послышались приглушенные голоса. Вскоре он увидел Синеуля. Тунгус сидел на кочке, жевал траву и плевал на оголенную ногу. Его ступня была в крови. Пантелей с Михеем разделывали дикую свинью.

Синеуль вскинул на товарища узкие насмешливые глаза.

— Крепко спишь! Слышал хоть, как монах орал?

— Как не слышать! — Угрюм присел напротив, разглядывая рану спутника. — Она, что ли? — кивнул на свинью.

Синеуль беззаботно хохотнул и стал обуваться.

— А что Герасим орал? — полюбопытствовал. — Святого какого увидел или медведя?

— Город с башнями и с церквями! — захихикал Синеуль. Глаза его сжались в две щелки, нос утонул между щек. — Нет бы тебе, караульному, свидетельствовать. А ты храпел на весь табор.

Пантелей обернулся через плечо, сердито прошипел:

— Казаки утопили бы такого караульного!

— Да не спал я! — напористо вскрикнул Угрюм.

— Что не посмотрел, куда Герасим указывал?

— Зачем мне? — проворчал, оправдываясь и воротя нос. — Пусть монахи со святыми говорят. Я — грешный!

— Бери стегно, неси к стану!

Угрюм послушно подхватил кабанью ногу с жестким ворсом. Синеуль весело затараторил:

— Герасим видел город, а я — соболя в полторы собаки длиной. След — вот он!

Угрюм оглянулся, куда указывал новокрест. На снегу были отпечатки круглых кошачьих лап, побольше рысьих.

— Рысь это! — заспорил было. — Снег раскис. Вот и кажется.

— Нет! — запальчиво вскрикнул Синеуль. — Лапы короткие, тулово длинное и хвост. — Хмуря коротенькие брови, тунгус сдвинув их к переносице, неуверенно раскинул руки во всю ширь. — Нет, не рысь!

Монахи вернулись к стану после полудня, когда мясо было съедено, а кости брошены в камыш. Михей услужливо напек для них рыбы, разлил остатки кваса.

— Ходили далеко! — устало опустился на примятый камыш Ермоген. — Похоже, что здесь, — указал глазами на реку, — лука или большой полуостров. Белки много. Соболь есть.

— Город-то видели? — накинулся на них с расспросами передовщик.

— Не видели! — смущенно признался Герасим. — Привиделся! — Черный дьякон сбросил мокрые бахилы, тряхнул длинными светло-русыми волосами и заговорил веселей. — А вот юрт по другому берегу множество.

— Лазили на сосну, глядели! — пояснил Ермоген. — Там лес редкий, — махнул рукой за реку, — равнина, просторные выпасы. Вдруг здесь тот самый Торжок, про который говорили браты в низовьях?

— Можно и сегодня туда переправиться. Только там придется новый стан разбивать среди ночи, — пожал широкими плечами Пантелей, будто в чем оправдывался.

— Я здесь останусь! — вскрикнул Синеуль. — Пока большого соболя не добуду — никуда не пойду!

— Одну ногу свинья чуть не отгрызла — другую кот оторвет! — смешливо пригрозил передовщик. Переправляться через реку к вечеру промышленным не хотелось.

— Ну и ладно! — согласился иеромонах, вытирая пальцы сухими листьями. — Мы переправимся на ветке. Завтра вернемся и расскажем, что видели, что слышали.