Брачный марафон - Татьяна Веденская

Я стояла посреди коридора, оглушенная и растерянная. Нелепая, глупая ошибка. Я и представить не могла себе, что он просто уехал куда-то на эту неделю. Но, почему он не позвонил? Ведь мог бы позвонить? А если не мог? Если номер забыл или просто слишком много работал? Или даже подумать не мог, что я за десять дней решусь кардинально изменить курс? Уехал в Берлин. Какая я дура, тут же побежала эпилироваться и загорать для другого. ДЛЯ ДРУГОГО. Да что бы я теперь ему не рассказала, на кого бы не свалила свои поступки – я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ходила в салон, на моей физиономии ДЕЙСТВИТЕЛЬНО следы трудов косметологов. И я никогда не смогу доказать, что это было просто так. Вряд ли в лексиконе Ильи Полянского найдется словосочетание «просто так». Потому что, в отличие от меня он просто так ничего не делает.

Достоинство – единственное, что есть смысл хранить, когда профукала все остальное. Эту злободневную истину я освоила еще в детстве, лет в семь. Ожидался мой день рожденья, а поскольку в том году я впервые открыла гостеприимные двери школы и по этому поводу испытала самый настоящий стресс, родители решили порадовать меня по-настоящему. Стресс, главным образом, я испытала от неожиданно обрушившейся на меня правды. Меня же ведь очень бережно и аккуратно готовили к началу учебного процесса. Кормили сказками о том, что школа – это чудесное место, где с детьми весело играют в догонялки и лапту, а после уроков кормят пирогами. Я же в своих мечтах довела эти сказки до абсурда, решив, что уроки будут чем-то типа циркового аттракциона, где нам вдобавок еще разрешат лично погладить всех тигров, львов и медведей. Каково же было мое удивление, когда учительница молча забрала у меня огромный букет гладиолусов, провела в заставленный маленькими партами и стульчиками класс, где предложила сесть и замолчать на сорок пять минут.

– Сегодня мы проверим, кто из вас знает алфавит, – радостно объявила она и стала пытать нас со всем пристрастием Малюты Скуратова. Радости жизни, связанные с алфавитом, счетными палочками и рисованием достали меня еще в садике, так что я почувствовала себя преданной и беспардонно обманутой.

– Ну как? – с волнением поправила мне бантик мама, когда я вылетела на школьный двор.

– Что как? – насупилась я.

– Как прошел первый день? – рассерженно уточнила она.

– Пожалуй, неплохо, – прикинув, ответила я.

– Ну и слава Богу, – передохнула мама, которая, зная меня, видимо, хорошего не ждала. И правильно. Потому что я не закончила.

– Но одного раза вполне достаточно. Пожалуй, я больше туда не пойду, – глубокомысленно выдала я комментарий, ясно давая понять, что хорошенького помаленьку. Мама онемела. Весь вечер на семейном совете шепотом решали, как привить мне любовь к знаниям. Ничего лучше, чем заверить меня, что все будет хорошо и что когда-нибудь я все пойму и еще скажу им спасибо, они не придумали. На следующее утро меня, хныкающую и упирающуюся, снова сдали «учительнице первой моей». Я решила выяснить все обстоятельно и обратилась за консультацией к внушающей доверие огромной пожилой даме, которая работала уборщицей. На мой вопрос «Доколе?» она вздохнула, отставила на минуту швабру и обстоятельно объяснила мне, что, во-первых, ходить или не ходить в школу – вопрос даже не риторический. Ходить придется. Сколько? Как минимум, лет восемь, но если я хочу попасть в институт, то все десять. Что такое институт? Примерно то же самое, что и школа, только еще хуже. Во-вторых, ученье – свет, а неученье – тьма, чему она сама лучший пример. А в-третьих, жизнь вообще несправедливая штука. В прострации я вернулась в класс и просидела там до конца занятий. Десять лет! Наверное, такое же чувство испытывает подсудимый, выслушивая приговор в зале суда.

– Как вы могли? – с болью в голосе спросила я папу, когда тот с опаской встретил меня у школы. – Десять лет, это же невозможно.

– Все не так страшно, – попытался отмахнуться папа. Но я впала в самую настоящую депрессию, то есть категорически отказалась пить полезный кефир на ночь и не скакала по кроватям. Это было совершенно на меня не похоже. Мне стали измерять температуру и осматривать язык. Они были пугающе нормальными.

– Дело плохо, – вздохнула мама.

– Может, пройдет само? – цинично предположил папа, на что я еще пуще принялась смотреть в потолок застывшим взглядом, потому что скоро был мой День Рождения. Я посчитала, что имею право на День Рождения рассчитывать на действительно ценный подарок. Мою израненную душу устроила бы кукла размером с моего младшего брата, особенно если она будет облачена в настоящее платье принцессы. Я тонко сообщила об этом матери. Когда она пила в кухне чай, я встала посреди коридора и громко сказала в потолок:

– Господи, сделай так, чтобы на именины мне подарили большую куклу в прекрасном платье. Иначе мне и жить незачем!

– Нельзя оставить ребенка в таком состоянии, – отрезала мама и подняла на уши всю свою политическую элиту. В результате двадцать пятого сентября я сидела в кровати почти до самого обеда и с замиранием сердца любовалась на метровую куклу «Лялю», комфортно расположившуюся в коробке с прозрачной стенкой. Платье, в котором она была одета, потрясло бы любое воображение. Мне даже во сне не снилось одеть что-то подобное на себя. Темно-синий, цвета южного неба под вечер, шелк был расшит серебряными звездами. Кружево струилось от воротника к рукавам, от пояска к оборкам юбки. Золотоволосое чудо в сказочном облачении. Ради такого я была готова ходить в школу еще лет двадцать. По-крайней мере, в тот день точно была готова.

– Ты счастлива? – спросила меня мама, утирая слезу. То ли это была слеза умиления, то ли она подсчитала, во что ей обошлась кукляшка.

– Очень, – кивнула я и погрузилась в нирвану. Дрожащими руками я вытаскивала ЕЕ из коробки и тут же, пугаясь, клала обратно. Я ставила ее перед собой за столом и глотала еду, не разбирая вкуса. Смотрела только на НЕЕ. Наконец, часам к трем, я осмелела и начала ее теребить и интересоваться, что там у нее под платьем. Оказалось, что трусики, маечка и носочки. Полнейший восторг.

Кошмар подкрался незаметно. Я, как заботливая королева-мать, кормила свою принцессу обедом из разведенной в кипятке гуаши коричневого, под цвет жареных баклажан, оттенка.

– Катюша! Ты что там делаешь? – проорала из коридора мама в целях проверки связи.

– Играю, – отрапортовала я, но не рассчитала, дернула рукой и пролила миску прямо на платье принцессы. Наверное, именно в тот момент я впервые прочувствовала, что такое – выброс адреналина в кровь. Она, натурально, забурлила. Я осела на пол перед куклой и пыталась осознать всю глубину падения. Кружево и звезды неоспоримо покоричневели.

– Только бы не увидела мама, – прошептала я и стала сдирать с куклы платье. Немедленно постирать! Все будет хорошо! Я прокралась в ванну и побарахтала драгоценность в тазике. Кое-как отжатое платье требовалось просушить. Возможно, если бы я хоть на секунду включила думалку и посоветовалась бы хоть с кем-то, все было бы не так плохо. Но думать вредно, поэтому я по-тихому стащила из стенного шкафа утюг и воткнула его в сеть. Просушка красивого платья, состоящего из стопроцентного полиэстера, утюгом закончилась трагически. Подошва утюга оплавила кружево воротника, прожгла дыру на грудке и скукожила до состояния пластмассы часть юбки. Честно говоря, я его еле-еле отлепила. В комнате серьезно завоняло жженым полиэтиленом.